принадлежит одному человеку.
— Похоже, это… потенциально ненадежный способ руководить обществом, — согласился Гурдже.
— Гм. Ну да, все относительно, правда? А знаете, тот старикан, с которым говорит император, возможно, имеет гораздо больше власти, чем сам Никозар.
— Правда? — Гурдже посмотрел на За.
— Да. Это Хамин, ректор колледжа Кандсев, наставник Никозара.
— И вы хотите сказать, он отдает распоряжения императору?
— Официально нет, но… — За рыгнул. — Никозар воспитывался в колледже, провел там шестьдесят лет ребенком и верховником — набирался знаний об игре у Хамина. Хамин холил и лелеял его, научил всему, что знает об игре и обо всем остальном. И вот когда старик Молсе получает билет в одну сторону и отправляется в царство вечного сна — нельзя сказать, что раньше времени, — и на трон садится Никозар, то к кому он обратится за советом в первую очередь?
— Понимаю, — кивнул Гурдже. Он начинал сожалеть, что не уделил должного внимания политической системе Азада, потратив почти все время на изучение игры. — Я думал, что в колледжах просто учат людей играть.
— Теоретически там ничем больше не занимаются, но на деле колледжи — это суррогатные благородные семейства. Империя там берет верх над традициями крови: чтобы из всего населения заполучить самых умных, жестоких и коварных верховников, которые и заправляют всем, они используют игру, а не вливают путем браков новую кровь в деградирующую аристократию, чтобы встряхнуть ее гены. Вообще-то говоря, довольно стройная система. Игра позволяет решить многое. Я уверен, у нее есть будущее. Контакт, кажется, полагает, что тут все скоро развалится, но я сильно сомневаюсь. Эта система еще нас переживет. Они производят сильное впечатление, как вы думаете? Ну, признавайтесь, на вас все это произвело впечатление?
— Невыразимое. Но прежде чем вынести окончательное суждение, я бы хотел еще понаблюдать.
— И в конце концов на вас это произведет впечатление, вы оцените эту варварскую красоту. Нет-нет, я серьезно. Оцените. В конце концов вам тут захочется остаться. И не обращайте внимания на этого безумного автономника, которого вам дали в няньки. Эти машины все одинаковы: хотят, чтобы все было, как в Культуре, — мир, любовь и всякая такая дребедень. У них не хватает чувственности… — За рыгнул, — чтобы оценить… — он рыгнул еще раз, — империю. Поверьте мне. К черту машину.
Гурдже обдумывал ответ, когда к нему и За подошла группа верховников и женщин, встав вокруг них улыбающимся, сверкающим кружком. Из круга вышел какой-то верховник и, поклонившись (на взгляд Гурдже, преувеличенно низко), сказал За:
— Не позабавит ли досточтимый посол наших жен своими глазами?
— С удовольствием! — сказал За и протянул поднос со сластями Гурдже.
Женщины хихикали, верховники глуповато ухмылялись друг другу, а За подошел вплотную к женщинам и принялся двигать вверх-вниз мигательными перепонками:
— Вот так!
Посол рассмеялся и, пританцовывая, отошел назад. Один из верховников поблагодарил его, после чего группка со смехом и болтовней отошла прочь.
— Они как большие дети, — сказал За, похлопал Гурдже по плечу и с пустыми глазами пошел прочь.
К Гурдже подплыл Флер-Имсахо, производя шум, похожий на шуршание бумаги.
— Я слышал, этот идиот советовал послать к черту машины, — сказал он.
— Что? — переспросил Гурдже.
— Этот… впрочем, ладно. Вы не чувствуете себя брошенным из-за того, что не можете танцевать?
— Нет. Я не люблю танцевать.
— И все же, если бы кто-нибудь из присутствующих прикоснулся к вам, для него это было бы социальным унижением.
— А вы умеете выбирать слова, машина.
Гурдже поднес блюдо со сластями к автономнику, отпустил его и пошел прочь. Флер-Имсахо вскрикнул, но успел подхватить падающее блюдо, прежде чем печенье в обертках разлетелось по полу.
Гурдже бесцельно бродил по залу, слегка раздраженный и совсем не слегка раздосадованный. Его не отпускала мысль, что окружавшие его люди в известном смысле — неудачники, словно они все были не прошедшими испытаний деталями какой-то сложной системы и с их включением та была бы безнадежно испорчена. Глупыми и невоспитанными представлялись ему не только люди вокруг него — ему казалось, что и он сам недалеко от них ушел. Каждый, с кем он сталкивался, словно появился здесь, чтобы выставить себя дураком.
Контакт отправил его сюда на дряхлом корабле, который и кораблем-то назвать трудно, приставил к нему тщеславного, безнадежно грубого молодого автономника, забыл сообщить то, что так важно для игры и что они должны были знать (система колледжей, которую пропустил «Фактор», была хорошим примером). К тому же, по крайней мере частично, Контакт вручил Гурдже заботам запойного горлопана и идиота, который, как дитя, увлекся всякими империалистическими штучками и изобретательно бесчеловечной социальной системой.
По пути сюда будущее приключение казалось ему романтическим, величайшим и отважным деянием, к тому же благородным. Это эпическое ощущение теперь покинуло Гурдже. Он чувствовал одно — что он, как Шохобохаум За или Флер-Имсахо, еще один неудачник, а вся эта насквозь убогая империя лежит перед ним, как груда мусора. Конечно, где-то там, в гиперпространстве, Разумы в полематерии громадного корабля давятся от смеха, думая о нем.
Гурдже оглядел бальный зал. Звучала пронзительная музыка, верховники и роскошно одетые женщины двигались парами по блестящему инкрустированному полу в фигурах танца, — гордость и смирение на их лицах тоже вызывали у него отвращение. Мимо осторожно, словно машины, двигались мужчины-слуги, следившие, чтобы каждый бокал, каждое блюдо были полны. Гурдже считал, что не важно, как называется эта социальная система, важно, что она выглядит предельно жестко организованной.
— А, Гурджи, — услышал он голос Пекила, появившегося в пространстве между большим растением в горшке и мраморной колонной. Под руку он держал молодую женщину. — Вот вы где. Гурджи, прошу познакомиться с Тринев Датлисдоттир. — Верховник улыбнулся, переводя взгляд с девушки на Гурдже, подтолкнул ее вперед. Она слегка поклонилась. — Тринев — тоже игрок, — сообщил Пекил. — Любопытно, правда?
— Благодарю вас за честь, юная леди, — сказал Гурдже девушке, тоже чуть наклонив голову.
Та неподвижно стояла перед ним, устремив взгляд в пол. Платье ее было не таким разукрашенным, как большинство из виденных Гурдже на балу, и женщина в этом облачении выглядела не столь эффектно.
— Ну что ж, я оставлю вас, двух белых ворон, наедине, поговорите друг с другом. Хорошо? — Пекил сделал шаг назад и сцепил пальцы. — Отец мисс Датлисдоттир вон там, у эстрады, где оркестр, Гурджи. Если вы не прочь отвести туда молодую даму, когда наговоритесь…
Гурдже посмотрел вслед Пекилу, потом улыбнулся макушке молодой женщины и откашлялся. Девушка хранила молчание. Гурдже сказал:
— Я… гм… я думал, что в азад играют только промежуточные — верховники.
Девушка чуть подняла голову и уставилась ему в грудь.
— Нет, сэр, есть и весьма способные игроки-женщины, но, конечно, низкого класса.
У нее был тихий, усталый голос. Девушка не подняла глаз на Гурдже, и ему приходилось обращаться к ее макушке — под черными, туго связанными волосами была видна белая кожа.
— Вот оно что, — сказал он. — А я думал, что это… запрещено. Я рад, что это не так. А мужчины тоже играют?
— Да, сэр. Играть разрешено всем. Это записано в конституции. Никаких ограничений, просто этим двум… — девушка замолчала, подняла голову и вдруг испуганно посмотрела на него, — второстепенным
