набирать яркость. Она пожала плечами:
— Ну, в любом случае можно сделать так, чтобы они не сталкивались… Да скажите вы мне, чем не блестящая идея? Ну почему одна старуха и одна машина вправе ставить мне препоны?
— Видите ли, — заметил Хамлис, — я знаю Пришиплейл, и если бы он решил, что ваша идея стоит того, то не пропустил бы ее мимо ушей. У него большой опыт и…
— Ну да, — сказала Йей. — Слишком большой опыт.
— Это невозможно, юная леди, — сказал автономник.
Йей Меристину глубоко вздохнула и, похоже, собиралась возразить, но лишь широко развела руки, закатила глаза и снова повернулась к окну.
— Посмотрим.
До этого за окном неумолимо темнело, но неожиданно с дальней стороны фьорда ярко вспыхнуло солнце, пробившись сквозь тучи и слабеющий дождь. Комната медленно наполнилась водянистым сиянием, и освещение в доме снова потускнело. Ветер шевелил мокрые кроны деревьев.
— Да ну, — сказала Йей, потягиваясь и сгибая руки. — Нечего волноваться. — Она критически оглядела пейзаж за окном. — Черт, пожалуй, я пробегусь, — объявила она и направилась к двери, на ходу стягивая с себя один, потом другой сапог, потом — жилетку, которую набросила на спинку стула; потом расстегнула блузку. — Вы еще увидите, — погрозила она пальцем Гурдже и Хамлису. — Время плавающих островов пришло.
Хамлис ничего не ответил. На лице Гурдже появилось скептическое выражение. Йей вышла.
Хамлис направился к окну. Он смотрел, как девушка (теперь в одних шортах) побежала по тропинке, ведущей вниз от дома между лужайками и лесом. Хамлис в ответ на последние слова Йей помигал ей своим полем, хотя та уже не могла его видеть.
— Она красивая, — сказала машина. Гурдже снова устроился на диване.
— Когда она здесь, я кажусь себе стариком.
— Не хватало еще, чтобы и вы начали себя жалеть, — сказал Хамлис, отплывая от окна.
Гурдже посмотрел на камин.
— Все стало каким-то серым, Хамлис. Иногда мне кажется, что я повторяюсь, что игры теперь — все прежние, только чуть перелицованные, и не стоят усилий.
— Гурдже, — сухо сказал Хамлис и сделал то, что очень редко себе позволял, — водрузил весь свой корпус на диван. — Вам пора обзавестись семьей. Мы о чем говорим — об играх или о жизни?
Гурдже откинул назад темную кудрявую голову и рассмеялся.
— Игры пока что были вашей жизнью, — продолжил Хамлис. — Если они начинают приедаться, то, как я понимаю, и все остальное должно раздражать.
— Может, я просто разочаровался в играх. — Гурдже крутил в руке резную фигуру. — Я привык думать, что контекст не имеет значения; хорошая игра — это хорошая игра… в правилах игр была некая чистота, которая бережно передавалась от общества к обществу… Но теперь я начал сомневаться. Вот возьмите хотя бы эту игру — деплой. — Он кивнул на доску перед собой. — Иноземная. С глухой планетки, обнаруженной всего несколько десятков лет назад. Они играют у себя и делают ставки, эта игра для них важна. Но нам-то что ставить? Какой будет смысл в том, если я, скажем, поставлю Икрох?
— Йей вряд ли примет такую ставку, — удивленно сказал Хамлис. — Она считает, что тут слишком много дождей.
— Разве вы не понимаете? Если кому-то нужен такой дом, он его взял и построил. Если ему нужно что-то внутри, — Гурдже обвел рукой комнату, — он уже заказал. У него уже есть все. Если нет денег, нет собственности, то большая часть удовольствия, которое получали ее изобретатели, исчезает.
— Вы называете это удовольствием — потерять дом, титул, состояние? А может, и детей. Представьте: от вас ждут, что вы с пистолетом выйдете на балкон и вышибете себе мозги. Это называется удовольствием? Нам, слава богу, это неведомо. Вы хотите того, чего не можете получить, Гурдже. Вы наслаждаетесь своей жизнью в Культуре, но она не может предоставить вам сильных опасностей; истинному игроку требуется выброс адреналина перед угрозой проигрыша, даже гибели, вот тогда он в полной мере чувствует себя живым. — (Гурдже слушал молча, сидя в отблесках каминного пламени и мягкого сияния скрытых светильников.) — Вы назвали себя Морат, когда завершили свое имя, но, может, вы вовсе и не совершенный игрок. Не лучше ли было назваться Шекви?
— Знаете, — медленно начал Гурдже; голос его звучал едва ли громче потрескивания поленьев, — я даже немного побаиваюсь играть с этой девушкой. — Он бросил взгляд на автономника. — Нет, в самом деле. Мне ведь и вправду нравится выигрывать, потому что во мне есть нечто такое, что невозможно повторить, чего нет у других. Я — это я, я — один из лучших. — Он снова на секунду скосил глаза на машину, словно стыдясь чего-то, — Но время от времени я и в самом деле опасаюсь проиграть. Я думаю, а что, если появился какой-нибудь юнец — в особенности юнец, моложе меня и, естественно, талантливее, — который отберет у меня все это. Вот что меня беспокоит. Чем лучше я играю, тем хуже обстоят дела, потому что тем больше я могу потерять.
— Вы консерватор, — сказал Хамлис. — Самое главное игра. Такова традиционная мудрость, разве нет? Важен процесс, а не победа. Радоваться поражению соперника, тешить собственную гордыню — значит прежде всего демонстрировать, что вы далеки от совершенства и не соответствуете своему имени.
— Да, так говорят, — кивнул Гурдже. — Так считают все остальные.
— Но не вы?
— Я… — Казалось, что человеку никак не найти нужного слова. — Я… ликую, одержав победу. Это лучше любви, лучше секса, лучше любого секретирования. Только в это мгновение я чувствую себя живым. — Он покачал головой, губы его сжались. — Все остальное время я чувствую себя кем-то вроде Маврин-Скела, этого маленького автономника, изгнанного из Особых Обстоятельств. Словно у меня отняли что-то такое, раньше принадлежавшее мне по праву рождения.
— А, так вот какое родство с ним вы чувствуете, — холодно сказал Хамлис, цвет его ауры изменился в соответствии с настроением. — А я все спрашивал себя, что вы находите в этой отвратительной машине.
— Горечь. — Гурдже снова откинулся к спинке. — Вот что я в нем нахожу. Но по крайней мере, в нем есть новизна.
Он встал и подошел к камину, потыкал в поленья чугунной кочергой, сунул еще одно, неловко ухватив его тяжелыми щипцами.
— Мы живем не в героическую эпоху, — сказал он автономнику, глядя в огонь. — Индивидуальность устарела. Вот почему нам всем так удобно жить. Мы ничего не значим, а потому в безопасности. Ни одна личность больше не оказывает ни на что сколь-нибудь заметного влияния.
— Контакт использует личностей, — возразил Хамлис. — Он помещает людей в более молодые общества, которые оказывают решающее воздействие на судьбы всей метацивилизации. Обычно они «наемники» и не уроженцы Культуры, но они люди, гуманоиды.
— Их выбирают и используют. Как фигуры в игре. Они не в счет. — В голосе Гурдже слышалось раздражение. Он отошел от камина, вернулся к дивану. — И потом, я не из их числа.
— Ну, тогда сохраните себя до наступления более героической эпохи.
— Ха, — сказал Гурдже, снова усаживаясь. — Вы думаете, она когда-нибудь наступит? А если и наступит, все равно это будет больше похоже на жульничество.
Хамлис Амалк-ней прислушался к шуму дождя и огня.
— Ну что ж, — медленно произнес он, — если вы ищете новизны, то Контакт — забудем об ОО — именно то, что вам нужно.
— У меня нет намерений поступать в Контакт, — сказал Гурдже. — Торчать годами в их экспедиционных кораблях вместе с исполненными дурацкого энтузиазма благодетелями Вселенной, искать варваров, которых нужно цивилизовать, — спасибо, я не так представляю себе удовольствие или достижение.
— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что в Контакте наилучшие Разумы, наибольший объем информации. Они могут породить неплохие идеи. Каждый раз, когда я был с ними связан, они добивались успехов. Не забывайте, это последний шанс.
