улыбке была несомненная привязанность.
— Я хладнокровно принимаю свою отставку, — сказал он. — Но мисс Хольт уже выпила довольно много чая сегодня, хотя я думаю, она будет не прочь выпить еще.
Англичанки получают великое утешение от бесконечных чашек чая, — он посмотрел на Вирджинию с еле заметным вызовом в глазах. — Мне прислать ваши чемоданы сюда, мисс Хольт? Если хотите, я улажу это дело с хозяином, а вы потом уладите его со мной.
— Благодарю вас, — ответила Вирджиния, понимая, что она будет выглядеть действительно грубой и неблагодарной, если все еще будет уклоняться от гостеприимства мадам д’Овернь. — Это будет очень любезно с вашей стороны.
Тетушка Элоиза с триумфом посмотрела на своего племянника.
— Вот так мне удалось сделать то, в чем ты почти потерпел неудачу, Леон.
— Видимо, так, — ответил он с едва заметной сухой интонацией в голосе.
Услышав за окном шум подъезжающего автомобиля, они увидели, как у ступеней террасы остановилась машина, и их нее вышла стройная и очень элегантная молодая женщина и направилась к застекленной веранде.
— Ах, это Карла приехала попрощаться! — воскликнула тетушка Элоиза. Она посмотрела на Вирджинию и объяснила: У Карлы есть голос — голос, как у птицы, и она собирается в Италию, петь в Ла Скала. А после этого она ненадолго заедет в Америку.
Но Вирджиния наблюдала за Леоном Хансоном. Он стоял у окна и не сводил глаз с грациозной девушки, которая приехала попрощаться. Его лицо было темным — темным и погруженным в некое непроницаемое уныние, в котором было что-то странное и угрожающее.
Она вспомнила, что он, как ей показалось, не особенно сочувствовал тому, что музыкальная карьера Лизы прервалась. Может быть, это было потому, что сама мысль о молодой женщине, избравшей музыку своей профессией, была мучительная для него? Может быть, нестерпимо мучительна!
Глава четвертая
В течение нескольких последующих дней Вирджиния обнаружила, что удобно устроиться было вполне простым делом, так как в хозяйстве мадам д’Овернь она была очевидно желанным гостем. Мадам д’Овернь была идеальной хозяйкой, сама любя роскошь в окружающей обстановке, заботилась о том, чтобы гости под ее крышей наслаждались всеми удобствами.
Вирджинии отвели комнату, которая была гораздо роскошнее всех, где ей приходилось когда-либо жить. Когда она впервые увидела ее, то едва могла поверить, что эта спальня будет находиться в ее распоряжении, сколько ей будет нужно. Это была прелестная комната с бледно-зеленым ковром и занавесками розоватого муара, которые каскадом падали вдоль высоких окон и двери, которая открывалась на балкончик. У одной стены стоял туалетный столик, покрытый розовым сатином, а над камином висело зеркало в раме из кованого серебра. В углу стояло кресло, в котором она могла вытянуться в полный рост, положив ноги на обитую скамеечку. Рядом стоял изящный письменный столик. На маленьком столике рядом с ее кроватью лежали книги.
Проснувшись в первое утро, она обнаружила, что рядом стоит горничная с подносом для завтрака. Горничная поставила поднос на маленький столик, который простирался над кроватью и превращал завтрак, состоящий из дымящегося горячего кофе со сливками, которые плавали на нем густой пеной, хрустящих булочек только что из духовки, золотых кружочком масла и вишневого варенья, в истинное наслаждение.
Сначала Вирджиния вообразила, что она проспала слишком долго, и была готова извиниться перед девушкой, чье имя Франци ей было уже известно, но та засмеялась и заверила ее на довольно хорошем английском, что мадам д’Овернь всегда завтракает только в своей комнате, и ко всем гостям в доме относились так же.
— Мадам так страдает от ревматизма, что ей трудно одеваться, — сказала горничная.
— Тогда, может быть, я могу что-нибудь сделать для нее? — предположила Вирджиния. Ее внезапно вдохновила эта мысль. — Я могла бы разобрать для нее утреннюю почту и отвечать на ее корреспонденцию! Или, может быть, я могу выполнить какие-нибудь мелкие поручения.
Франци рассмеялась, показывая превосходные, крепкие, белые зубы. Ей было не больше шестнадцати-семнадцати лет, но она была так крепко сложена и хорошо развита, что Вирджиния сделала вывод: девушка росла в сельской местности. На это указывало в особенности то, что на ее щеках цвели самые соблазнительные розы.
— Мадам сочтет ваше предложение очень любезным, но едва ли она примет его, — ответила она, думая, что молодая англичанка была не так обворожительно красива, как мадмуазель Карла, и их гардеробы, конечно, нельзя сравнивать — Франци предыдущим вечером распаковывала вещи Вирджинии.
Но в юной леди было что-то, что напомнило Франци первые цветы, когда они появлялись после того, как стает зимний снег. Особенно безыскусные маргаритки, которые ковром покрывали долину, где был ее родной дом.
И мадам д’Овернь тоже рассмеялась от всего сердца, когда Вирджиния повторила ей свое предложение, заявив, что теперь ее переписка не доставляет больших трудностей, потому, что она была очень плохим корреспондентом. Но она благодарно похлопала по тонкому плечу Вирджинии.
— Вы можете каждый вечер играть со мной в шахматы, — сказала она. — А если вы еще не знаете, как в них играют, я вас научу. Леон — единственный человек, который играет со мной, но так как он всегда решительно настроен на победу — и почти всегда побеждает! — это не так уж интересно.
Так что после ужина каждый вечер, если никто не приходил в гости, Вирджиния играла с хозяйкой в шахматы в салоне, который был увешан розовато-лиловыми драпировками и где мебель в стиле ампир великолепно смотрелась на сиреневом ковре более темного оттенка. А по утрам она иногда обменивала библиотечные книги или ходила за покупками для мадам, выбирая для нее тесьму и кружева, потому что у мадам д’Овернь была слабость к оборкам, рюшам и подобным мелочам, и она нагружала себя ими при каждом удобном случае. У нее также была страсть к ювелирным украшениям: кольцам, брошам, колье — которые сверкали на ее широкой груди, и сережкам, которые привлекали внимание к ее чрезвычайно изящным ушам. Когда к ужину являлся гость, она обычно выходила увешанная бриллиантами и жемчугом. Черный бархат был ее любимой вечерней тканью и на его фоне ее высокая прическа из седых волос выглядела особенно великолепно.
Среди тех людей, которые ужинали с ними во время первой недели, которую Вирджиния провела на вилле, была миссис Ван Лун, чей сад и дом показал ей доктор Хансон.
Мэри Ван Лун была типичной американкой и красива той красотой, которая привлекала Вирджинию. Она казалась очень молодой, живой и сверкающей в блеске люстр, при дневном же свете она выглядела довольно увядшей, и в ее улыбке была усталость, которую Вирджиния находила трогательной. Но сильное чувство юмора делало ее чрезвычайно милой. С ней не было ее мужа; он по всему миру собирал сокровища искусства и часто оставлял ее на месяцы одну, от этого, возможно, так часто разочарование появлялось на ее лице.
Волосы у нее были такими же светлыми, как у Карлы Спенглер, но больше она ничем не была похожа на Карлу.
Вирджиния знала, что никогда не забудет тот день, когда она в первый раз приехала на виллу, а Карла неожиданно заглянула к ним, чтобы попрощаться перед отъездом в Италию. Она с нежностью обняла мадам д’Овернь, потом повернулась и протянула обе руки доктору Хансону, одарив его улыбкой, которая была рассчитана на то, чтобы растопить сердце любого мужчины. Потом она повернулась к Вирджинии и мгновение рассматривала ее, приподняв брови и явно стараясь вспомнить, где она видела ее раньше.
— Ах, конечно! — наконец воскликнула она. — Мы уже встречались раньше, не правда ли? В «Милано»! Вы ударились головой, и Леон пытался вам помочь.
— Мисс Хольт не ударялась головой, — вмешался доктор Хансон с легкой улыбкой. — Ее ударили!
