музыкального сезона, начались более чем странным образом. Вправе ли мы утверждать, что начало было неудачным? Пожалуй, нет, но публика услышала совсем не то, что предполагала услышать.
Эрик и Хисако Берней вышли на сцену, держась за руки: она — прелестная маленькая японка в черном платье от Унгаро, он — суровый, остриженный «в кружок» a lа Лист, в сюртуке с воротником- стойкой. Они обменялись улыбкой и начали выступление «Венгерской рапсодией». Эрик играл басовую партию, Хисако вела мелодию — так бывает не всегда, распределение ролей зависит от исполняемых произведений. С первых же тактов слушатели смогли насладиться фантастической сыгранностью дуэта Берней, строгостью стиля и чувством композиции Эрика, легкостью фразировки и напевной поэтичностью игры Хисако. Эти неоспоримые достоинства могли бы как нельзя лучше подчеркнуть красоту музыки, если бы не странное поведение Эрика Бернея. Казалось, он так путается в нотах, что смущенная его игрой партнерша несколько раз бросала на него удивленные взгляды. Происходящее на сцене больше всего напоминало беззвучный семейный скандал, и очень скоро музыка, несмотря на талант и все старания Хисако, стала совершенно бессвязной. Публика начала роптать.
Эрик Берней не только не попытался исправить положение, но и — противу всех правил и традиций! — неожиданно вскочил и скрылся за кулисами.
Хисако Берней сохранила полное самообладание. Она кивком успокоила публику и исполнила две последние сонаты Шуберта, на час и двадцать минут завладев вниманием меломанов. До сих пор исполнительская судьба пианистки была тесно связана с судьбой ее мужа, она никогда не давала сольных концертов, но в этот вечер ей выпал шанс продемонстрировать ошеломленной публике виртуозность и властную силу Марты Аргерих[9] и бесконечно трогательную и тонкую вдохновенность Клары Хаскил.[10]
Этот концерт мог стать оглушительным провалом, но завершился бурной продолжительной овацией: публика аплодировала Хисако Берней стоя. Отныне она, вне всяких сомнений, будет играть сольные концерты. Устроители нынешних гастролей уже предложили ей вернуться через два года и записать полное собрание шубертовских сонат.
— Спрашиваю в последний раз, Эрик: что на вас нашло? — Кулак Мосли с грохотом обрушивается на стол.
Он тут же отдергивает руку, едва не задохнувшись от брезгливости: столешница покрыта чем-то липким, а Мосли одержим чистотой.
— Вы хоть изредка убираете квартиру? — возмущенно бурчит он.
— Никогда не убираем! — признается Эрик. — Семейная традиция. Когда мой отец еще жил во Франции, стены над лестницей в его доме украшали абстрактные барельефы. Они были там всегда и считались частью декора, пока однажды мой друг ботаник не открыл отцу глаза: оказывается, барельефы были вовсе не барельефы, а гигантские грибы.
— Какой ужас! Надеюсь, ваш отец счистил эту дрянь со стен?
— Вовсе нет. Он считал их частью дома, ведь они никогда никому не мешали. Но отец совершил ошибку. Грибы-захватчики так разрослись, что воевать с ними было бессмысленно — пришлось разрушить дом. Однако вы пришли не ради разговоров о моем отце…
— Это, конечно, не мое дело, но, судя по всему, беспорядок давно одержал в вашем доме полную и безоговорочную победу… — Мосли удрученно вздыхает. — Могу я помыть руки?
Эрик указывает импресарио дорогу в ванную.
— Возьмите это полотенце, оно только что из прачечной.
— Прачечная! У вас нет стиральной машины?
— Была когда-то давно. Мы ее отдали — инструкция оказалась на немецком. Ни один из нас по- немецки не говорит.
— Но ваша жена японка, Эрик! Ее соотечественники моются, прежде чем принять ванну! Такой чистоты, как в японских отелях, нет нигде в мире. Хисако не занимается домом?
— Хисако еще меньшая японка, чем вы. Когда становится слишком грязно, мы просто переезжаем. Если вы так страдаете, можем побеседовать в баре на углу.
Эрик говорит вполне искренне, но Мосли не готов смягчиться. Со вчерашнего вечера его так достали звонками и факсами, что он предпочел сбежать из своего офиса и приехать к Бернеям.
— Будем считать вчерашний инцидент случайностью. Черной дырой, как вы это назвали. Допустим, что на прошлой неделе вы
— Я ничего не могу обещать. Вы прекрасно знаете, что я не властен над собой.
— Что произошло на самом деле, Эрик? Мне вы можете признаться!
— Не знаю.
— Какое счастье, что Хисако продемонстрировала истинно самурайское хладнокровие.
— Я никогда ей этого не прощу.
— Без нее мы потеряли бы всю выручку. Триста двадцать тысяч франков долой, это вы понимаете?
— Только о деньгах и печетесь, Мосли! Вы мне отвратительны…
— А вы, Эрик, законченный эгоист и неврастеник.
— Да что вы знаете о моих настроениях?
— Прекрасно, будем говорить на профессиональном языке. На 15.10 сегодняшнего дня ситуация такова, какой ее описали газеты, надеюсь, вы их читали. Музыкальный мир все знает и реагирует соответствующим образом. За вчерашний день я получил с десяток предложений о сольных концертах Хисако. Что я должен отвечать?
— Вы с Хисако уже сговорились за моей спиной. В том, что вчера случилось, виноваты вы один — заявились перед концертом в артистическую и мучили меня разговорами об этом чертовом платежном распоряжении! Вы все предусмотрели. Хотите разбить наш дуэт, разрушить наш брак…
— Скажите еще, что я собираюсь переспать с вашей женой!
Мосли мгновенно пожалел о своих словах: Эрик готов был испепелить его взглядом, полным первобытной ярости и жгучей ненависти. Мосли понял, что попал в больное место, однако извиняться не собирался. Лучше уж высказать все до конца и убраться подобру-поздорову.
— Выбирайте, Эрик. Будете и впредь срывать концерты — погубите дуэт Берней, — продолжал он, демонстрируя чудеса героизма. — Но тогда уж не мешайте жене играть сольные концерты. Вы уже привыкли жить на широкую ногу, да и налоги за прошлый год еще не заплатили. Есть и другое решение. Будем считать, что вчера просто был не ваш день. Вы поблагодарите жену за то, что спасла ситуацию, и дуэт продолжит концертировать так, словно ничего не случилось.
— Не смейте указывать, что я должен делать!
— Я — ваш агент.
— Агента можно сменить. Кстати, я давно об этом думаю. Вы лезете во все наши дела, ведете себя, как нянька, занимаетесь налогами, банковскими счетами.
— По вашей же просьбе, Эрик! Не смейте попрекать меня тем, что я делаю для вас с Хисако, раз уж вы не способны сами о себе позаботиться.
— Убирайтесь! Не желаю вас больше видеть!
— Осторожно, Эрик. Вы готовы принять самоубийственное решение! Воля ваша. Но не губите Хисако. Если мы не придем к согласию, ваша жена узнает о выплатах, уж будьте уверены!
— Это шантаж!
— Нет, я пытаюсь защитить вас от себя самого.
— Вы ничего не знаете о выплатах!
— Мне известны размер и имя получателя — ваша жена может захотеть выяснить больше.
Эрик придвигается к Мосли, тот в испуге отклоняется, но Берней всего лишь взглядом умоляет не выдавать его тайну. Нет ничего страшного в том, что он посылает кому-то немного денег. Кому-то, кто хотел ему навредить. Не стоит расстраивать Хисако. Все уже улажено. Он перестанет платить. Нет, ему не нужна помощь. Они дадут оставшиеся концерты с шубертовской программой, и критики снова назовут дуэт Берней
