Ирочка настолько искренне обрадовалась, что Соня даже слегка удивилась, но, тем не менее, было решено и подписано встретиться всем вместе, семьями, вот как только, так сразу.
И ведь действительно встретились. Дело было у Сони, в ее большой, по такому случаю тщательно убранной квартире. Ирочка со Славой немного опоздали, и к их приходу от уборки остались только легкие следы, ее вообще хватило ненадолго, ни одна уборка не вынесет пятерых детей разных возрастов, да еще возбужденных встречей. Но в целом обстановка была мирной. Мужья, не будучи раньше знакомыми, вели разговоры на общие автомобильно-компьютерные темы, Соня с Мариной суетились вокруг стола, Алина...
Все же Ирочка ждала встречи с Алиной не без душевного трепета. Тут и теперешнее играло роль, и былое. Ирочка еще опасалась, как поведет себя Слава при этой встрече, колебалась даже, брать ли его вообще, но решила, что пусть, даже если его это выведет из равновесия, тем легче будет его потом обработать. Но Слава вел себя просто никак, поздоровался с Алиной, как с незнакомой, и примкнул к мужской части общества.
Алина не сильно изменилась за прошедшие годы, слегка поправилась, рассталась с копной кудрей, сменив их на безупречную короткую стрижку, да, пожалуй, стала потише, поспокойнее, воздух вокруг нее уже не начинал гудеть и вибрировать. На первый взгляд, таким образом, страшной не казалась, можно было бы и поговорить, но всему свое время.
Ближе к концу вечера, захватив бутылку вишневого ликера и блюдо с пирожными, дамы сбежали от мужей и детей на кухню, где завязалась и потекла чудесная ненавязчивая беседа. Кто не знает эти женские беседы, разговоры обо всем и ни о чем, которые постороннему мужскому уху всегда покажутся невыносимой пустой болтовней, и из которых любая женщина почерпнет больше полезной информации, чем из Британской энциклопедии. Улучив минутку, Ирочка негромко предложила Алине встретиться на днях, поболтать еще.
– Да с удовольствием, – ответила та. – Я тебе дам телефон. Давай хоть завтра, я как раз парней к маме отвезу. Где-то после обеда, только не поздно.
Они назначили встречу в центре, на Пушкинской площади, в скверике напротив памятника, через Тверскую. Летом там работает фонтан и полно народу, а сейчас, по Ирочкиным прикидкам, не должно быть толпы, и разминуться будет трудно.
Ирочка пришла чуть раньше, присела на скамью, еще раз репетируя про себя нужные фразы, и почти тут же издали увидела приближающуюся Алину. Волнения насчет выбора места были напрасны, Алина в любой толпе не осталась бы незамеченной. Белый пушистый полушубок, ярко-алый шарф вокруг головы, и, главное, стремительный летящий шаг выделял ее однозначно. Почему-то она была в темных очках на пол- лица. Когда Ирочка спросила ее об этом, та рассмеялась:
– Представляешь, такое идиотство, воздух родины разъедает мне глаза. Слезятся, ничего не могу поделать. Столько чаду в воздухе... Но вообще все очень здорово, так все изменилось, прямо Европа.
Так, болтая, в медленно опускающихся синевато-серых зимних сумерках они шли не спеша по Тверской к центру. Болтала в основном Алина, рассказывала о своей тамошней жизни, сетовала на проблемы детского образования, обсуждала одежду встречных дам. Ирочка отвечала в основном междометиями, судорожно стараясь поймать благоприятный момент для того, главного, вопроса, ради которого все и было затеяно.
Наконец, зашли в небольшое кафе, сняли шубы, сели. Мгновенно возникший официант был отправлен Алиною за кофе с яблочным пирогом, а сама она тут же стала ностальгически вспоминать, как пекла, бывало, этот яблочный пирог своими руками по студенческим временам чуть ли не из гнилой картошки, и как Слава его (пирог) любил.
– Кстати, слушай, я все хочу спросить, чего ты детей-то не заводишь? Славка был бы счастлив, он чудный мужик, и отец замечательный. Ты не обижайся на меня, я совершенно ничего такого в виду не имею, но просто как-то странно.
Тут Ирочка, решив про себя, что лучше момента все равно не будет, зажмурилась на секунду и бухнула:
– Скажи мне пожалуйста, вот ты тогда еще аборт делала, это было от Славы или нет? Мне нужно знать.
Алина слегка отпрянула. Медленно подняла руку, сняла темные очки. В ее светло-серых глазах Ирочка увидела яростный, обжигающий холод, содрогнулась внутренне, но взгляда не отвела. Она, не раскрывая рта, пыталась объяснить Алине, что не хочет ее обидеть, что ей действительно это важно, что это не касается ни Алининой жизни, ни ее давних отношений со Славой, что это нужно только ей, Ире, ради ее несуществующего ребенка, ради...
Никто не знал, сколько длилась эта пауза, пока они сверлили друг друга взглядом, во всяком случае официант успел подать злосчастный пирог и исчезнуть, но вот ярость в Алининых глазах стала постепенно исчезать, давая место пониманию, лицо смягчалось, теплело, наконец, Алина прикрыла глаза, кивнула и тихо сказала:
– Я поняла. Хорошо. Я тебе скажу. Но ты уверена, что хочешь услышать ответ?
Ирочка молча наклонила голову.
– А ты точно знаешь, какой ответ ты хочешь услышать?
– Да. То, что есть. Что было. Аль, мне правда очень важно это знать.
– Это был его ребенок.
– Ты уверена? Ошибки не может быть?
– Абсолютно. Ты можешь думать что хочешь, но у меня никогда не бывало двоих одновременно, так что и вариантов нет. Это то, что ты хотела знать? Я тебя успокоила?
Тут что-то щелкнуло у Ирочки внутри, лопнул многолетний нарыв страха, тяжелым комом сидящий в душе и мешающий жить. Господи, чего она боялась все эти годы? Алины? При чем тут Алина? Ну, бывшая Славкина баба, ну, красивая, но совершенно посторонняя и ни капли не демоническая. Сидит напротив, пирог вон ест, крошки на свитере. Ведь не она же мешала мне жить все эти годы, ведь это я сама, со своими дурацкими страхами, этого не надо, того боюсь, насочиняла себе пугал, распихала по всем углам и дрожала всю жизнь, глаза боялась поднять, подумать как следует... Алина... Никто не делает жизнь за нас, только мы сами, мы сами... Себя не надо бояться, собственных страхов, собственных мыслей... Ведь так все просто – спросила, получила ответ, можно жить дальше, только подумать, подумать...
Новые, легкие мысли рванулись потоком. Ирочка сбивчиво, не следя за плавностью текста, а только стараясь не разреветься, поведала Алине о том, зачем она ее расспрашивала, и о предложении врача, и о Славином отказе делать анализы, и как она устала от всего этого, о своей дурацкой ревности и о многом другом, о том, о чем и задуматься-то толком все эти годы боялась...
– Надо же, Господи, глупость какая! Да даже если у него был десяток детей, что это дает? Он все лазает? Чего ж ты хочешь? Там может быть все, что угодно, и обморожения, и излучения, да просто стрессы какие. Ой, мужики! Слов нет. А еще ведь, небось, сутки просиживает за компьютером... Слушай, мне кажется, надо, чтобы с ним поговорил об этом мужик, понимаешь? Не ты, а именно мужик, так, как бы между прочим, невзначай. Есть у него какой-нибудь друг, или кто-то, кому бы он верил? Ну и попроси его тихонько, ведь это святое дело. А там, глядишь, все и наладится, ведь их тоже лечат. Как мне тебя жалко, Господи, я представляю, что ты вынесла, мне это не вчуже знакомо, у меня ведь тоже было... – горячо вторила ей совсем не страшная, не чужая, а близкая и все-все понимающая Алина.
И так они долго сидели, непрерывно что-то говоря и постоянно перебивая друг дружку, внезапно сроднившись душами, и делились, делились, делились знаниями и судьбами, сливаясь в потоке сознания, бескорыстно обмениваясь тем лучшим, что составляет женскую суть каждой из нас.
Когда они наконец распрощались, на улице было совсем темно и морозно. Ирочка спустилась в метро, доехала, вышла опять на поверхность. В бархатном небе прямо над головой блестела одинокая звезда. Ирочка привычно повернула к собору, зашла внутрь. По краешку, вдоль стены, подошла к образу Богородицы, постояла, склонив голову, затем подняла глаза к лику. В полумраке, перебиваемом золотистыми бликами свечей, Богородица смотрела так же строго и прямо, но в ее печальных очах теплился, теплился легкий отблеск неизбывной женской надежды.
Рассказ второй
Никому не расскажешь
