лихая наездница направлялась к дому.
Девица уверенно подошла к окну, дернула в сторону раму – та послушно отъехала. Мотоциклистка шагнула в комнату. Рывком сорвала с себя куртку, швырнула в сторону Анечки. Та рефлекторно поймала, автоматически отметив про себя мягкость кожи.
– Повесь там, – раздалась команда. – Где тебя носило так долго?
Оторопев, Анечка сделала шаг назад, обернулась и действительно увидела вешалку для одежды – круглую, деревянную – за выступом стены. Ничего не понимая, она послушно повесила куртку и вернулась на старое место, горя желанием выяснить наконец, где она, кто тут командует, и что вообще происходит.
Девица, полуотвернувшись к окну, расстегнула и сняла шлем. Освобожденные из-под него, волной упали на плечи золотистые кудри. «Не узнаю», – сказала себе Анечка, и тут хозяйка кудрей повернулась...
Ей было лет семьдесят. Нет, наверное, сто. Джинсы в обтяжку, стройные ноги, золотистые кудри – и надо всем этим абсолютно старое, отжившее, умершее лицо. Запавшие щеки, тусклые глаза, и на всем этом толстый слой макияжа. Но розовый тон и яркие румяна с помадой не оживляли лицо, а, пожалуй, делали его еще страшнее. Общий контраст был так силен, что Анечка перепугалась насмерть.
– Чего застыла? – обратилась к ней эта... это существо. – Шлем убери. Тебя хоть как звать-то?
– Аня, – выдавила Анечка дрожащими губами. И тут же поправилась. – То есть Анна.
– Пошло и коротко. Мне не нравится. – был ответ. – Тебя пока будут звать Анамалия. Или Аннунциата. Потом, если захочу, придумаю еще что-нибудь.
Анечка и сама раньше не была в большом восторге от собственного имени – оно казалось ей простоватым, но это уж было слишком.
– Меня зовут Анна, – заявила она гадкой старухе. – А не нравится – не надо.
– Ах так? – удивилась та. – Тогда ты будешь Фроська. Я хотела по-хорошему...
– А сами-то вы кто? – Анечка пришла в себя настолько, чтобы начать задавать вопросы.
– Конь в пальто, – невозмутимо ответила жуткая старуха. – Шлем прибрала? Достань обратно. Я совсем забыла, мы сейчас уезжаем, у меня встреча.
– У вас встреча, вы и поезжайте. А я при чем? – не сдавалась Анечка.
– Ты при мне. Давай быстренько шлем и вперед.
Окончательно растерявшись от такого обращения, Анечка сомнамбулически подала старухе шлем. Та удовлетворенно хмыкнула и стала водружать егона голову. Откинула от лица кудри – из золотистой копны вдруг высунулось что-то такое маленькое, остренькое... Рожки! На голове у старухи торчали аккуратные, почти козьи, черненькие рожки. В обалдении Анечка отвела глаза, взгляд упал на замеченный ею раньше хлыстик с кисточкой. Да это же хвост! Рожки, хвост, а каблуки-шпильки вполне могут сойти за копыта... Страшная морда...
– Да вы черт! – завопила Анечка, позабыв о приличиях.
– Скажешь тоже, – фыркнула старуха. – Во-первых, я – это она, то есть в лучшем случае чертовка. Я она и есть. Агриппина Вампирелла Тринадцатая. А черт – это мой внучек. Он тут, между прочим, самый главный. Так что изволь слушаться, а то...
Что именно а то, она не договорила. Анечка, пребывая в ошарашенности от собственной догадки, послушно вышла вслед за чертовой бабушкой из окна, подошла к мотоциклу. Так же послушно уселась позади нее на кожаное сиденье. В голове прыгали дурацкие мысли.
«Ну да, я же сама сказала – к чертовой бабушке! И вот – пожалуйста. Значит, туфли... Хотя это бред, такого не может быть, я просто выпила чего-то не того, вот и мерещится... Да, а как ты в этих туфлях по всей Москве носилась, куда хотела – тебя не волновало? Вот и допрыгалась. И этот, в магазине...» Тут Анечка вспомнила в подробностях сцену покупки туфель и перепугалась окончательно. «Я же палец тогда... И кровью... А денег не заплатила. Так и во всех сказках было – черт велит подписаться кровью. А я еще радовалась, как дура... И что теперь делать? Как отсюда выбираться? Отсюда... Интересно, я уже в аду или где?»
Как должен выглядеть ад, Анечка, впрочем, никакого представления не имела. Некогда ей было задумываться о таких вещах. Вроде бы, там должны быть какие-то котлы, где черти грешников жарят... Анечка оторвалась от раздумий и огляделась – чтобы сориентироваться на местности.
Никаких котлов, жаровен и грешников в обозримой близости не наблюдалось. Наоборот – все было исключительно прилично, если не считать их с бабушкой и мотоциклом. Они неслись с дикой скоростью и не менее диким ревом, насколько Анечка успела разглядеть, по чистым и аккуратным улочкам чего-то вроде коттеджного поселка где-нибудь на Рублевском шоссе. Светлые домики, зеленые садики, черепичные крыши... Дорогие машины на улицах... Все было исключительно благообразно.
«Нет, не похоже на ад, – решила она. – Уж, скорее, Америка какая-нибудь». Тут, словно в подтверждение, на горизонте замаячили силуэты высоченных домов. «А вот и небоскребы», – обрадовалась Анечка своей догадке.
Небоскребы приближались, нарастая. И что-то было в их силуэтах такое, мучительно знакомое. Анечка пригляделась...
– Да это же Близнецы! – вдруг осенило ее. Действительно, кому теперь незнакомы очертания двух башен-близнецов, бывших символов американского величия, погибших в огне... И тут она испугалась по- настоящему.
В состоянии ступора Анечка не заметила, как мотоцикл замедлился, развернулся, затормозил. Чертова бабушка соскочила с него и, не снимая шлема, кинулась куда-то вперед и вбок. Поневоле проследив за ней, Анечка успела заметить, как та исчезает в стеклянных дверях стоящего неподалеку здания, до боли напоминающего своим видом обыкновенное городское кафе.
Оставаться в этом странном пугающем месте с близнецами на горизонте совершенно одной было немыслимо, и Анечка кинулась вслед единственному знакомому существу, будь то хоть чертова бабушка.
За дверью действительно оказалось кафе. Бабушка сидела за столиком неподалеку от двери и мило чирикала с еще какой-то старушенцией в темно-коричневом шерстяном пиджаке, тоже, наверное, чьей- нибудь бабушкой. Кудри у той были иссиня-черные, а на носу красовались солнечные очки, но возраста вся эта красота не скрывала.
«Очочки – от Ральфа Лорена, а пиджачок – Шанель», – автоматически оценила Анечка новенькую, подходя к столику и вежливо кивая старухам. Почему-то встреча с произведениями знакомых дизайнеров ее несколько успокоила. Наверное, и тут можно жить, если даже старухи вон как одеты.
– Так, – вдруг услышала она резкий голос «собственной» бабушки. – А тебя кто сюда звал?
Анечка не нашлась, что ответить.
– Иди к мотоциклу и жди меня там, – был приказ.
Анечка безотчетно повернулась и направилась к выходу. На пороге ее охватила такая злость, что даже давешний страх позабылся.
– Какого черта! Чего ради я должна слушаться дурацкую старуху? Жди ее! Возьму и уйду – что меня держит? Как-нибудь и без нее не потеряюсь.
Но не тут-то было. Выйдя на улицу, Анечка попыталась направиться в противоположную от мотоцикла сторону, но с удивлением обнаружила, что собственные ноги не слушаются ее. То есть ну абсолютно. Не идут. Не двигаются с места. Она развернулась – и о чудо: идти к мотоциклу оказалось ничуть не сложнее, чем всегда. Анечка развернулась снова – история повторилась.
Очевидно, дело было в проклятых туфлях. Мерзкая парочка выполняла приказ хозяйки. «А вот я вас сейчас», – Анечка тряхнула правой ногой, пытаясь скинуть предательский башмак. – «Хоть босиком, но уйду». Туфля не стряхивалась. Анечка дернула ногу сильнее – эффект тот же. Левую – то же самое.
– Ну ладно! – Она подошла к мотциклу, оперлась о седло и взялась за туфлю руками. Тщетно. Туфля, казалось, приросла к ноге, так, что когда Анечка попыталась сдернуть ее, приложив все возможные усилия, между туфлей и пяткой выступила капелька крови, а ногу пронзила резкая боль. Снять туфли было невозможно. Анечка стала пленницей.
Так она и осталась в плену – то ли у чертовой бабушки, то ли у туфель, то ли у собственной дурацкой судьбы. Жизнь получилась несладкая – прелестная Агриппина гоняла ее в хвост и в гриву, заставляла выполнять миллион дурацких требований, из которых одно часто исключало другое,
