— Покажи ногти, Алла.
Красовская вытянула вперед дрожащие руки.
— Так, смотри, какие длинные ногти. Зачем тебе такие ногти, а, Красовская? Мою Леночку царапать?! Сейчас я тебе ноготочки-то подрежу! — и щелкнула у нее перед носом своими огромными ножницами. Красовская заорала от ужаса и попыталась отнять руку, но мама Ковальчук вцепилась в нее крепко. Все это происходило на глазах у нашей классной, заслуженного учителя РСФСР и парторга школы. Марья Николавна, правда, попыталась робко вмешаться, но мама Ковальчук отмахнулась от нее ножницами со словами: «Стой смирно, а то хуже будет», и та больше не рыпалась. Все завороженно смотрели, как Красовской стригут ногти ножницами, которыми запросто можно было оттяпать пальцы.
— Ну вот, теперь хорошо. Теперь ты, Красовская, никого больше поцарапать не сможешь, — удовлетворенно сказала мама Ковальчук, спрятала ножницы в сумку и пошла к выходу. На свою дочь она за все время экзекуции ни разу не посмотрела. Та тоже с матерью в общение не вступала, только вся покрылась красными пятнами.
— И часто такое происходит? — шепотом спросила я Марину.
— Раньше почти каждую неделю, но в послед нее время реже, — ответила она. — Ковальчук старается ничего не рассказывать, кроме как в самых крайних случаях, если скрыть нельзя. Мать бьет ее смертным боем, если узнает, что она от нее что-то скрывает.
В следующий раз мама Ковальчук пришла в школу, когда Лена подралась в раздевалке с Рыбкиной. По какому поводу возникла ссора, никто не знал, но они обе уже были в зимних пальто, когда между ними завязалась драка. В основном они трясли друг друга за полы, но как-то так получилось, что Рыбкина схватила Ковальчук за шиворот и сильно тряхнула. Пальтишко было стареньким, нитки с хрустом лопнули, и воротник немного порвался.
— Ой! — сказали обе одновременно.
— Ты что? Ведь мама заметит! Мне придется все ей рассказать!
— Ой, Леночка, не говори, ведь совсем чуть-чуть оторвался. Пойдем ко мне, моя мама пришьет, — стала умолять Рыбкина.
— Я не могу к тебе идти, она меня убьет. Я должна сразу идти домой после школы.
На следующий день в школу Рыбкина не пришла. Мама Ковальчук стояла во дворе и смотрела, как наш класс выходит из школы. Рыбкину она не увидела, поэтому, взяв Лену за руку, она ушла домой. На следующий день история повторилась. Но в конце концов Рыбкина все-таки появилась в школе. День прошел спокойно, мама Ковальчук не показывалась. Прозвенел последний звонок, все гурьбой ломанулись в раздевалку. И тут появилась Она — грозная мстительница. Рыбкина замерла, глядя на нее, как кролик на удава.
— Где твое пальто, Наташа? — тихим зловещим голосом спросила мама Ковальчук.
Рыбкина кивнула на свое новое дорогое пальто с капюшоном и меховым воротником (мечта всех советских девочек, между прочим, у меня такого не было).
Мама Ковальчук схватила пальто и попыталась оторвать рукав. Тот, однако, был пришит крепко и отрываться не хотел. Тогда она бросила пальто на пол, наступила на него ногами и потянула рукав изо всех сил; выдрала его с мясом и бросила в рыдающую Рыбкину.
— На, возьми! Будешь знать, как обижать мою Леночку!
Потом было побоище между мамой Ковальчук и мамой Рыбкиной. Рыбкина-старшая пришла под окна Ковальчук с пальто и оторванным рукавом, потрясая ими как знаменем и проклиная Ковальчук, ее маму и всю их семью до десятого колена.
— Ковальчук, старая ты проститутка! Что же ты творишь?! Это пальто стоило мне месячную зарплату, а ты порвала, да так, что назад не пришьешь! Отдавай деньги, сука!
— Я проститутка?!!! Рыбкина, не срамись! Весь район знает, что ты водишь к себе ебарей! Все со счета сбились! — прокричала мама Ковальчук, высунувшись из окна по пояс.
— Ну и что? Мне это для здоровья надо! Я денег, как ты, не беру!
Тут мама Ковальчук выскочила из подъезда и навешала маме Рыбкиной по первое число, хоть та и была выше ее почти вдвое. Все закончилось полной капитуляцией Рыбкиной, которая, лежа в снегу на спине, моляще протягивала оторванный рукав маме Ковальчук.
С начала учебного года прошло несколько месяцев, а у нас все не было уроков труда. Наконец привели новую училку с запоминающейся фамилией Зверуха. На первые уроки я не ходила, но девки рассказывали интересные истории о Зверухе, и как-то раз мы с Мариной решили посмотреть, что же там происходит. Ничего интересного, впрочем, не было — обычная совковая дребедень. Тоска зеленая. Мы с Мариной, чтобы как-то убить время до конца урока, лениво препирались со Зверухой, веселя самих себя и класс. Лене Ковальчук тоже было скучно. Она встала из-за стола и пересела за швейную машинку.
— Ковальчук, отойди немедленно от машинки. Сядь на свое место, — строго сказала Зверуха.
— Не-а, — как всегда нагло ответила неуязвимая Ковальчук.
— Ковальчук, я повторять не буду. Не смей трогать машинку, она совсем новая, только на прошлой неделе привезли.
— Вот я и попробую. Да вы не волнуйтесь, я хорошо шить умею.
— Никто на ней шить не будет. Она здесь не для того стоит! — переходя на визгливые ноты, прокричала Зверуха, начиная звереть.
Тут мы с Мариной не выдержали и вмешались.
— Вот забавно, — сказала я, — какого же лешего она стоит в кабинете труда, если не для того, чтобы на ней шили? А, Марин, ты как считаешь?
— Я думаю, что ее купили и привезли, чтобы мы научились шить. Пора уже нам научиться чему-то стоящему. А то так вся жизнь пройдет… — философски заметила Марина.
В ответ на эти слова Ковальчук с силой начала давить на педаль и крутить колесо. Машина приятно застрекотала. Зверуха, задохнувшись от возмущения, закудахтала, подскочила к Ковальчук и ударила ту по руке.
— Не смей! Прекрати ломать школьное имущество!
Все на секунду замерли. Ковальчук вначале даже не поверила, что это произошло на самом деле. Она в остолбенении смотрела то на свою руку, то на нас, вскочивших со своих мест, чтобы получше все разглядеть.
— Ой, она меня ударила! — у Ковальчук наконец-то прорезался голос. — Вы видели, она меня ударила по руке!
— Успокойся, Ковальчук! — снисходительно сказала Зверуха, еще не знающая, что на нее надвигается.
— Она мне руку сломала! Открытый перелом! Посмотрите, вся рука красная! — голосила Ковальчук, размахивая перед нами своей огромной красной лапищей.
— Замолчи, Ковальчук! Прекрати хулиганить, сядь на место, — пыталась завладеть ситуацией Зверуха.
— Вы еще пожалеете! Я все маме скажу! — зловеще предупредила Ковальчук.
— Да говори хоть маме, хоть папе… римскому. Я ничьих мам не боюсь.
— Вы
— Так, Лена нам рассказала, что произошло. Мы просим вас перед ней извиниться, — с порога сказал директор.
У Зверухи просто отвисла челюсть — в буквальном смысле.
— Чего? — только и сказала она, вылупив глаза на директора. Тот был непреклонен.
— Вы ударили Лену по руке? Ударили?
— Да, но…
— В советской школе, тем более в моей школе, детей не бьют. Если вы не хотите последствий…
