именно, поскольку не было никаких указателей на вагонах. Аликино поезд все равно устраивал. Оказавшись на севере, он найдет какой-нибудь способ добраться туда, где ему нужно быть завтра, и сможет провести Рождество с Джакомо и Дианой.
Он попробовал открыть дверь в вагон первого класса, а потом и второго, но ничего не получилось. Казалось, они заперты наглухо.
Когда поезд, издав пронзительный гудок, тронулся с места, Аликино уже отчаялся сесть в него, но тут открылась наконец какая-то дверь, и ему удалось втиснуть в нее чемодан и забраться самому с помощью множества рук, которые подхватили его, пока поезд набирал скорость.
Купе и коридоры были переполнены. Пассажиры сидели на узлах и чемоданах или стояли вплотную друг к другу, и совершенно невозможно было даже шелохнуться. Аликино рассмотрел своих попутчиков. Это были мужчины и женщины разного возраста. Много было стариков и детей. Все выглядели усталыми, испытавшими немало невзгод. Кто знает, сколько времени они ехали уже в таких условиях? Все были бедно одеты, и потрепанный багаж их выглядел жалко. По виду они походили на эмигрантов. Странно только, что они направлялись на север в канун Рождества, когда нормально было бы возвращаться на праздник домой.
Эту нелепость Аликино как-то быстро позабыл, поскольку его удивило другое — язык этих людей, который ему удавалось расслышать в те редкие промежутки, когда затихал шум поезда. Это вовсе не был диалект, одно из множества южных наречий. Нет, эти люди говорили на каком-то языке, который не имел ничего общего с итальянским. Аликино понял это, уловив отдельные скупые слова, торопливо произнесенные кем-то, слова резкие, но исполненные печали, которая тяжелым бременем придавила всех пассажиров.
Аликино попытался сказать что-то. Спросил у человека с небритым лицом, стоявшего рядом с ним в коридоре, куда направляется поезд. Незнакомец взглянул на него потухшим взглядом и жестом показал, что не понимает. Он не отказался от жевательной резинки и поблагодарил каким-то коротким гортанным словом. Что же это за язык такой? Аликино опять попытался заговорить, но безрезультатно. Он сопровождал свои попытки улыбкой, которая не вызывала ответа. Было ясно, что его попутчик не находит ничего веселого в этой ситуации, полной невозможности общаться.
Невозможность общаться относилась только к речи, потому что малейшее движение вынуждало Аликино тотчас вплотную физически соприкасаться с этими людьми. Ему с трудом удалось переместиться вдоль всего вагона, который наполовину был второго класса и наполовину — там, где он вошел, — первого. Но на самом деле тут не существовало никаких различий — люди толпились повсюду одинаково.
Может быть, это был поезд с иностранными беженцами, которые оказались в Италии проездом, направляясь бог весть куда. Аликино попытался представить, откуда они могут ехать, стараясь вспомнить, где находились ближайшие очаги войны. Но ничего не смог припомнить.
Низкие тучи закрывали луну, отчего тени становились еще мрачнее. Поезд следовал без всяких остановок. Он двигался равномерно, скорее медленно, чем затрудненно. За окном почти ничего не было видно, все было покрыто снегом.
Аликино порадовался, что тоже, как Джакомо и Диана, добрался до снега. Конечно, вот и он в конце концов находится в отпуске. Взглянув на часы, показывавшие час ночи, он понял, что 25 декабря уже наступило.
Знают ли все, кто окружает его, что пришло Рождество и многие люди во всех концах света празднуют его, обмениваясь пожеланиями счастья и удачи? Он решил достать из чемодана два сладких пирога, которые купил в ожидании поезда в кондитерской на вокзале. Он разрезал их на куски и предложил попутчикам. Они охотно приняли угощение. Многие ели с такой жадностью, словно были страшно голодны. Не имея возможности поблагодарить Аликино словами, они грустно улыбались ему. Из напитков у них имелась только вода, которая хранилась в каких-то флягах и раздавалась так бережно, будто была на вес золота.
Аликино попытался несколько расшевелить людей и понял, что его присутствие им приятно. И в самом деле, они стали обращаться с ним как с равным, уступили место, вернее, предложили посидеть немного в очередь с остальными.
В какой-то момент от усталости и от человеческого тепла, в которое Аликино охотно окунулся, он позволил сну одолеть его. Это был тревожный сон, беспокойный, переполненный странными видениями. В частности, он оказался вдруг в ситуации, когда у него перехватило дыхание, — стоя на лыжах (а он никогда в жизни не надевал их), он несся по склону прямо в огнедышащий кратер, летел туда с головокружительной быстротой все стремительнее и стремительнее.
Он с облегчением проснулся, разбуженный пением, звучавшим все громче и мощнее оттого, что непрестанно присоединялись все новые и новые мужские и женские голоса. Гремел торжественный и скорбный хор, возносившийся к небу из всех вагонов поезда.
Хотя было еще темно, тем не менее наступило утро Рождества. За окнами ничего не было видно, потому что состав точно окутывался плотным туманом.
Поезд проходил через множество туннелей. Аликино решил, что они пересекают Апеннины между Флоренцией и Болоньей. Все его попутчики пели. Многие были взволнованны, по их лицам текли слезы. Аликино захотелось присоединиться к этому фантастическому, могучему хору. Простую мелодию он уже запомнил, он мог петь ее, далее не зная слов.
Вновь прозвучал гудок локомотива. И словно по сигналу, хор внезапно умолк. Раздалось еще несколько настойчивых гудков, и состав начал замедлять ход. И вот — остановка. Наверное, это конец путешествия.
Как только поезд остановился, пассажиры задвигались, но бесшумно, без суеты и стали объединяться в семейные группы. Аликино взял чемодан и вместе со всеми направился к открытой двери.
Мороз был колючий. В тумане виднелись малочисленные, блеклые огни вокзала, который казался небольшим и скромным. Нигде не было никакого указателя местности. Аликино нашел, что станция очень похожа на маленький вокзальчик в Баретте.
Перед поездом на обледенелой платформе ровной шеренгой выстроились мужчины в грубых военных шинелях. Выкрикивая какие-то короткие невнятные приказы, они сбивали пассажиров в колонну, по мере того как те выходили из поезда.
Все повиновались беспрекословно.
Аликино тоже встал в ряд. Он не выразил никакого протеста. Он знал, что никто, даже солдаты, не поняли бы его слов.
В абсолютной тишине колонна двинулась в путь, конвоируемая солдатами. Она шла в плотном тумане, по грязному сухому снегу.
Спустя некоторое время туман рассеялся, и Аликино отчетливо увидел в нескольких шагах от себя сначала высокий столб густого черного дыма, а затем и приземистое здание печи крематория.
