развернула современный план города и карандашом показала маршрут.
— Виа Грегориана — здесь находимся мы… Выезжаете на виа Систина, дальше все время прямо, площадь Барберини, мимо фонтана Тритон, и вот здесь, — она отметила ногтем, — улица Четырех Фонтанов. Все очень просто, заблудиться трудно. На всякий случай возьмите карту.
Эдвард поблагодарил и, перекинув через плечо свою кожаную сумку, направился к двери.
— Хотите, еще раз наберу номер? — Синьора Джаннелли внимательно смотрела на англичанина.
Он помедлил:
— Нет, спасибо, я сам позвоню.
— Тогда запишите…
Последних слов он не услышал, потому что уже вошел в телефонную кабину недалеко от стойки портье и начал уверенно набирать нужные цифры. Ожидая ответа, Эдвард перехватил странный взгляд синьоры Джаннелли. Он хотел уже положить трубку, как вдруг услышал слабый мужской голос, звучавший словно издалека.
— Алло!
— Алло! — взволнованно отозвался Эдвард. — Синьор Тальяферри?
— Да, я. С кем я говорю?
— О, наконец-то я нашел вас! Извините меня за опоздание. Синьорина Лючия, наверное, уже объяснила вам… Я знаю, что вы ждали меня вчера весь день.
— Простите, но я не понимаю…
— Я говорю с Марко Тальяферри, художником?
— Нет, художник Тальяферри скончался.
Озадаченный, Эдвард хотел было что-то сказать, но раздался щелчок, и связь прервалась.
Он медленно опустил трубку, вышел из кабины и, как бы ища ответа на происшедшее, посмотрел на синьору Джаннелли, но та, похоже, углубилась в изучение счетов.
К зданию британского посольства съезжался римский бомонд и представители английской диаспоры. Сегодня здесь проходило открытие небольшой, но весьма важной в культурной жизни двух стран выставки. Повсюду бросалась в глаза надпись: «Байрон в Риме». В большом зале, убранном в стиле королевы Виктории, были размещены витрины с самыми разнообразными экспонатами, касающимися пребывания в Риме лорда Байрона.
Особое внимание публики привлекали раритеты: автографы стихов и писем, рисунки. Царила атмосфера светского раута — прелестные дамы в изысканных туалетах, артисты, писатели, чудаковатые ученые, — и все оживленно переговаривались, приветствовали друг друга, разглядывали витрины и стенды, стараясь не обращать внимания на телевизионщиков, которые норовили снять крупным планом как можно больше знаменитостей.
Эдвард с удовольствием бродил среди этой блестящей публики, подходил к витринам, прислушивался к обрывкам разговоров. Но знакомых у него здесь, судя по всему, не находилось.
Известный журналист, получивший полный карт-бланш на освещение события, вел прямой репортаж для культурной рубрики теленовостей:
— Добрый вечер. Мы находимся в зале британского посольства, где открылась Байроновская неделя и выставка документов, свидетельствующих о пребывании в Риме в 1821 году лорда Байрона, великого английского поэта-романтика…
Журналист продолжал свой рассказ, а оператор тем временем перевел камеру на зал, фиксируя изображение то на известных личностях, то на особо значимых экспонатах. Некоторые посетители окружили журналиста, другие расхаживали по залу. Случайно объектив задержался на невысоком худом господине средних лет, который, в свою очередь, целиком был поглощен наблюдением за Эдвардом. Заметив, что его снимают, человек тут же скрылся за спинами других гостей.
— … Выставка, подготовленная с помощью отдела культуры британского посольства, привлекла внимание знатоков, ученых, а также — почему бы и нет, это всегда приятно — прекрасных дам. Нам хочется подчеркнуть, что эта весьма значительная выставка открывает серию важных мероприятий в художественной жизни Рима.
В другом конце зала сотрудники посольства продолжали встречать гостей.
— Имя лорда Байрона, — камера опять сосредоточилась на лице журналиста, — родившегося в Лондоне в 1788 году и скончавшегося в Греции, в Миссолунгах, в 1824-м, его сочинения и, конечно, не в меньшей степени его полная приключений, бурная жизнь продолжают волновать и любителей поэзии, и ученых- филологов. Положение изгнанника, ореол скандалиста, драматические любовные истории, страсть к Италии, преданность делу свободы порабощенных народов и, наконец, ранняя смерть сделали его самым знаменитым английским романтиком из всех романтически настроенных англичан…
А в это время на виа Маргутта, в комнате, окна которой были закрыты ставнями, некий пожилой, не очень здоровый мужчина в тяжелом махровом халате, накинутом поверх пижамы, сидел в кресле и не сводил глаз с экрана старого телевизора.
Он ловил каждое слово журналиста.
— В Риме, вдохновившем поэта, пожалуй, на самые прекрасные страницы «Чайльд-Гарольда», ему поставлен памятник среди сосен виллы Боргезе…
Время от времени оператор давал общий план, и тогда камера фиксировала Эдварда, а за его спиной — неотрывно следившего за ним невысокого худого человека.
— Байрон бывал в Риме несколько раз, но дольше всего в 1821 году…
2
Не только старик на виа Маргутта смотрел этот репортаж из британского посольства.
В гостинице «Гальба», облокотившись о дверной косяк в полутемной гостиной и сложив на груди руки, с таким же вниманием наблюдала за происходящим на экране телевизора синьора Джаннелли.
— Хотя можно сказать, что Байрон всегда недолго оставался в Риме, если, конечно, сравнивать с его посещениями Венеции, Равенны и Пизы…
На этих словах в холле появились Оливия с Лестером Салливаном. Синьора Джаннелли, обернувшись, едва ответила им легким кивком, потому что на экране в этот момент еще раз мелькнула фигура Эдварда, на небольшом расстоянии от которого следовал невысокий человек.
— В наши дни, — продолжал свой репортаж журналист, — внимание критиков устремлено прежде всего к письмам и дневникам Байрона. Большая часть их разбросана по разным пыльным архивам, но поиски продолжаются… Одна из самых последних находок — дневник поэта, который он вел во время своего пребывания в Риме. Честь этого открытия принадлежит профессору Ланселоту Форстеру, который опубликовал часть дневника, примерно половину, в журнале «История литературы» Кембриджского университета… В завершение нашей Байроновской недели профессор Форстер прочтет здесь, в помещении британского посольства, лекцию на тему «Байрон в Риме»… Мы будем постоянно информировать телезрителей о событиях Байроновской недели. Дамы и господа, всего доброго.
Репортаж окончился. Журналист отложил микрофон и заговорил со своими знакомыми. Оператор выключил камеру. Публика почувствовала себя свободнее и перетекала из конца в конец зала, рассматривая выставку. Эдвард тоже вздохнул с некоторым облегчением, хотя врожденный артистизм и светские манеры помогали ему скрывать волнение.
Невысокого человека, следившего за ним, он так и не заметил. Задержавшись у одной из витрин с фрагментом рукописи Байрона, Эдвард прочитал надпись: «С любезного разрешения профессора Л. Э. Форстера»:
Имя Форстера встречалось на выставке везде и всюду — от подписей под экспонатами и витрины с журналом «История литературы» (4-й триместр 1970 года), в котором была опубликована его знаменитая статья, до афиши с эмблемой британского посольства, где крупным шрифтом было напечатано:
30 марта 1971 года
БАЙРОН В РИМЕ
Лекция профессора
Кембриджского университета
Л. Э. Форстера
Неожиданно внимание Эдварда привлек звонкий женский смех. Обернувшись, он
