поржавевшее грузовое судно для перевозки угля, которое терлось о старые шины, привязанные к опорам пристани. Из единственной закопченной дымовой трубы «Вильгельма Колера» тянулся дымок, сливаясь с окружающим туманом. Мощные бурые воды Дуная, оставляя за собой водовороты, обтекали проржавевшие борта старенького пароходика, а чуть дальше, посреди реки, вверх по течению куда-то плыла, пыхтя, почерневшая баржа, груженная лесом.
— Здесь последние двое, — сказала Катрина палубному матросу из Еврейского агентства в Вене. Затем она обернулась к Ариэлю и Ребекке. — Удачи вам, и да пребудет с вами Господь.
С этими словами Катрина ушла.
Матрос торопливо провел Ариэля и Ребекку по узкому трапу и закрыл их в трюме.
Исчезновение детей могло бы пройти незамеченным до самой вечерней переклички, но фон Хайссен продолжал злиться из-за пропавшей статуэтки. Убедившись, что отец семейства никогда не расскажет, где находится фигурка, фон Хайссен решил сделать так, чтобы Ариэль и Ребекка своими глазами увидели гибель матери, прежде чем включить их в список подопытных для доктора Ричтоффа.
Грозно завыла лагерная сирена, возвещая о побеге заключенных.
— Мы обыскали весь лагерь, господин комендант. Их видели, когда они грузили белье в фургон для отправки в прачечную, но потом они исчезли. — Брандт явно нервничал.
— А компания, которая занимается стиркой? — спросил фон Хайссен.
— Их обычный водитель не вышел на работу по болезни, а потом его сменщик пропал вместе с грузовиком, но часовой с башни настаивает, что он обыскал кузов, и это подтверждают и остальные охранники.
— За этим стоят евреи! — вскипел фон Хайссен. — Привести на допрос управляющего прачечной.
— Должен ли я проинформировать Вену?
— Нет! Я займусь этим сам, — заявил фон Хайссен, твердо решив не допустить появления позорного пятна в своем деле. Он использует свои личные связи в гестапо, чтобы перекрыть любые пути бегства через Вену или Стамбул.
— Вы хотите, чтобы эксперимент с этой еврейкой Вайцман был отменен? — спросил Брандт. — Доктор Ричтофф готов к началу.
— Передайте доктору Ричтоффу, чтобы он приступал. Я скоро подойду. А мы тут пока сделаем кое- какие приготовления для этих двух непослушных детей… очень специфические приготовления.
Менее чем через две минуты фон Хайссен уже связался с Адольфом Эйхманном в Вене, сообщив ему регистрационный номер фургона.
Рамона лежала голая перед барокамерой на каталке из нержавеющей стали. Она не могла пошевелиться и вся тряслась от холода. Ее запястья и лодыжки были схвачены черными металлическими кандалами, а несколько проводов, прикрепленных к ее телу, уходили куда-то назад к приборам. Сердце ее разрывалось от страха за своих детей.
— Как только запишете температуру тела и кровяное давление, поместите
Фон Хайссен стоял перед одним из окон для наблюдения вместе с гауптштурмфюрером Брандтом. Двое санитаров повезли каталку в камеру, и Брандт пробежал глазами по обнаженному телу Рамоны. «Для сорокалетней женщины она в хорошей форме», — подумал он. В комнате для наблюдения к ним присоединился доктор Ричтофф.
— Как вы думаете, сколько она продержится, доктор? — спросил он.
Ричтофф пожал плечами.
— Трудно сказать. Этот экземпляр находится, похоже, в неплохом состоянии, но по женщинам, к сожалению, у нас очень мало данных, так что мы просто подождем и посмотрим.
Ричтофф взял небольшой микрофон, лежавший сбоку от окна для наблюдений.
— Готовы?
— Таким образом, — констатировал Ричтофф, — данный экземпляр испытывает дрожь, давление и пульс повышены. Это может продолжаться недолго, но посмотрим.
Он нажал красную кнопку, и над стальной дверью барокамеры замигала багровая лампочка. Двое санитаров и ассистент покинули камеру, и один из них закрутил большое колесо с серебряными спицами, герметично закрыв за собой люк.
Турецкий капитан судна для перевозки угля «Вильгельм Колер» Мустафа Гекоглан протянул руку к потрепанному шнуру у себя над головой. Опустившийся на порт туман разорвали три печальных гудка. Гекоглан выглянул из своей рубки и махнул рукой, чтобы убирали трап и швартовы. Ему очень не хотелось принимать на борт пассажиров, но он хорошо понимал язык денег. И теперь, когда в четырех каютах под палубой разместился двадцать один еврейский ребенок, ему не терпелось побыстрее убраться отсюда. Остальной его груз также не выдержал бы внимательного досмотра властей, и он с опаской относился к немецким солдатам в порту. Гекоглан высунулся из окна рубки.
— Отпускай носовой!
Портовый рабочий ослабил тяжелый трос на швартовочном кнехте. Гекоглан отхлебнул дымящийся кофе из своей выщербленной кружки, взялся за гладкую латунную ручку корабельного телеграфа и дал команду «малый вперед».
— Отпускай кормовой!
Внизу, тремя палубами ниже, в машинном отделении, маленький жилистый механик, курд по имени Хозан Барзани, вытер грязный лоб промасленной ветошью и взялся за серебристое колесо дроссельного крана. Он аккуратно приоткрыл его, и пар с шипением начал заполнять двигатель тройного расширения фирмы «Пенн и Компания». Барзани открыл клапан еще немного, и пар высокого давления ринулся в первый, самый маленький из старых цилиндров, проникая оттуда во второй, а потом и в третий цилиндр; каждый последующий поршень был больше предыдущего для уравновешивания пропорциональной потери давления. Старый двигатель громадой возвышался над Хозаном, и изношенные подшипники на метровой длины шатунах протестующе скрипели, пока громадные поршни набирали обороты.
— Вот сукин сын! — по-курдски выругался Барзани.
Он уже несколько месяцев ссорился со своим упрямым капитаном, но все без толку. Износились не только вкладыши шатуна. Замена подшипников, удерживающих на месте карданный вал, тоже была опасно просрочена; из них сильно текла смазка, а это вызывало перегрев подшипников. Плавание по большой реке и так было не лишено опасностей, особенно по ночам, а ведь после того, как они, миновав дельту Дуная в Румынии, пересекут Черное море, их ждал еще и Босфорский пролив: четырнадцать морских миль извилистого водного пути, где густой туман мог снижать видимость до сотен метров, где движущиеся во встречном направлении корабли были скрыты резкими изгибами фарватера. Местами ширина пролива составляла всего несколько сотен метров. Когда они прибудут в Стамбул, ко всем опасностям добавятся еще паромы и мелкие суда. Оттуда, как сказали Барзани, они отправятся в Палестину.
— И отец твой был кобель! — продолжал ругаться Хозан, погрозив кулаком в сторону поржавевшей палубы у себя над головой. Это было безумием.
