Она кивнула и отступила еще на несколько шагов.
Он не сводил глаз с лица Элизабет. В ее выразительных глазах боролись разные чувства: смущение, испуг, удивление, но не было и намека на жеманство или расчетливость. И он не заметил, чтобы на нее произвел особое впечатление его высокий титул. Но больше всего его поразило отсутствие еще кое- чего.
Девушка не кокетничала с ним.
Она не кокетничала и раньше — до того как узнала, кто он. Но сейчас…
Невероятно интересно.
— Спасибо, что проводили меня, ваша светлость. Думаю, мне следует вернуться в дом. — Она снова отступила на несколько шагов.
— А что делать с вашим платьем, мисс Мэтьюз? Даже выскочка из колоний не осмелится войти в бальный зал в таком виде.
Остановившись, она оглядела себя.
— Полагаю, не стоит и надеяться, что никто не заметит.
— Совершенно не стоит. Вы с вашей тетушкой остаетесь ночевать?
— Да. Признаюсь, мы пробудем в Брэдфорд-Холле несколько недель как гости вдовствующей герцогини… — Догадка блеснула в ее глазах. — Вашей матушки.
— Действительно, она моя мать. — На секунду у Остина мелькнула мысль, что его мать пригласила их в надежде сосватать его, но он тут же отмахнулся от нее. Он не мог представить, чтобы его строгая в соблюдении всех условностей мать сочла американку подходящей женой для герцога. Нет, ему было слишком хорошо известно, что она отобрала на эту роль нескольких молодых женщин с безупречной британской родословной. — Коль скоро вы здесь гостите, думаю, я сумею решить вашу проблему. Я покажу вам боковой вход, ведущий к гостевым комнатам, которым редко пользуются.
Нельзя было не заметить выражения благодарности в ее глазах.
— Это, безусловно, избавит меня от маячащего на горизонте скандала.
— Так пойдемте.
По дороге к дому Элизабет обратилась к нему:
— Мне крайне неудобно злоупотреблять вашей добротой, ваша светлость, но не могли бы вы, когда вернетесь в зал, передать мои извинения моей тетушке?
— Конечно.
Она прокашлялась.
— А каким предлогом вы воспользуетесь?
— Предлогом? О, я предполагаю сообщить, что вы страдаете от приступа меланхолии.
— Меланхолии? — возмутилась она. — Глупости! Я бы никогда не пала жертвой такого пустяка. Кроме того, тетя Джоанна не поверит. Вы должны придумать что-нибудь другое.
— Ладно. Как насчет головной боли?
— Никогда у меня ее не было.
— Расстройство пищеварения?
— Мой желудок никогда меня не беспокоил.
Остину захотелось воздеть глаза к небу.
— Вы когда-нибудь чем-нибудь болели?
Она покачала головой:
— Вы все время забываете, что я…
— Очень крепкая. Да, я начинаю в этом убеждаться. Но боюсь, любой другой предлог, такой как лихорадка, слишком взволнует вашу тетушку.
— Гм… Думаю, вы правы. Я бы не хотела пугать ее. В самом деле, головная боль недалека от истины. От одной только мысли, что надо возвращаться на бал, у меня начинает стучать в висках. Очень хорошо, — сказала она кивнув. — Можете сказать, что я поддалась головной боли.
Остин усмехнулся:
— Благодарю вас.
Она ответила ему улыбкой.
— Пожалуйста.
Через несколько минут они подошли к дому, и Остин в темноте провел ее к боковой двери, почти целиком скрытой плющом. Он нащупал ручку и открыл дверь.
— Вот вы и пришли. Комнаты гостей наверху. Осторожнее на ступеньках.
— Хорошо. Еще раз спасибо за вашу доброту.
— Рад был помочь.
В тусклом свете Остин разглядывал ее лицо. Даже растрепанная, Элизабет оставалась очень милой. И забавной. Он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя так легко. Возвращение домой сулило ему насущные заботы, и он не мог устоять перед желанием продлить эту приятную передышку хотя бы еще на несколько минут. Он осторожно взял ее руку и поднес к губам. Рука была мягкой и теплой, а пальцы — длинными и тонкими. Остин снова ощутил запах сирени.
Их взгляды встретились, и у него перехватило дыхание. Черт побери, она выглядела такой обольстительно растрепанной, словно ее волосы и одежду привели в беспорядок мужские руки! Он перевел взгляд на ее губы — пухлые, невероятно соблазнительные губы — и подумал, какой же у них вкус. Остин представил себе, как, наклонившись, он касается губами ее губ и раз, и два, целует их, проникая языком в приятную теплоту ее рта. Восхитительно, как…
— О Боже!
Пальцы Элизабет сжали его руку, и она широко раскрытыми глазами посмотрела на него. Ее взгляд на несколько секунд задержался на его губах. Затем она отвернулась, явно взволнованная. Теплая волна пробежала по его телу. Он с удивлением отметил, что мог бы поклясться, что она читает его мысли.
Остин уже собирался отпустить ее руку, когда она тихонько ахнула. Он посмотрел ей в глаза и заметил, что она побледнела. Он попытался освободить свою руку, но Элизабет еще крепче сжала ее.
— В чем дело? — спросил он, испуганный ее бледностью и обеспокоенный пристальным взглядом. — У вас такой вид, словно вы увидели призрак.
— Уильям.
Остин замер.
— Простите?
Она лихорадочно пыталась заглянуть ему в глаза.
— Вы знаете кого-либо по имени Уильям? — Каждый мускул его тела напрягся. — Какую игру вы затеяли?
Вместо ответа она сжала его руку своими ладонями и закрыла глаза.
— Он ваш брат, — прошептала она. — Вам сказали, что он погиб, сражаясь за свою страну. — Она открыла глаза, и ее взгляд, направленный на него, вызвал у Остина пугающее ощущение, что она способна заглянуть в глубину его души. — Это не правда.
Кровь застыла у него в жилах. Он вырвал руку и отступил, потрясенный ее словами. Боже, неужели эта женщина знает его страшную тайну? А если да, то как она узнала ее?
Образы, которые он пытался прогнать из памяти весь прошедший год, снова возникли перед его глазами. Темная аллея. Уильям, пришедший на встречу с французом по имени Гаспар. Ящики с оружием. Передача денег. Мучительные вопросы. Ожесточенный спор между братьями. И затем, всего лишь несколько недель спустя, известие, что Уильям погиб в битве при Ватерлоо как герой.
Его сердце бешено стучало, но он старался сохранять спокойствие. Может ли эта женщина оказаться совсем не такой, какой кажется? Вдруг она знает что-то, связанное с полученным им недавно письмом? Или о связях Уильяма с французами? Не может ли она оказаться тем ключом к тайне, который он искал весь год?
Прищурившись, он посмотрел на ее бледное лицо и произнес ложь, которую уже столько раз повторял графине:
— Уильям погиб, сражаясь за родину. Он умер как герой.
— Нет, ваша светлость.
