– Сколько? – спросил Джон.
Роули назвал сумму значительную.
– Мало, – сказал Джон. – Это тебе не сукно возить.
Роули подумал и набавил.
Кокрен подумал и повторил:
– Мало.
Роули выругался. Кокрен непреклонно улыбнулся.
Служанка в черном передничке принесла корнбиф, устриц, пиво.
На улице припустил дождь. Сквозь него било закатное солнце. В комнате то светлело, то смеркалось. И на Джона вдруг, не поймешь почему, пахнуло радостью и тревогой.
8
Кокрен не обманулся в шхуне: «Радуга» была легка на ходу и поворотлива. Не ошибся Джон и в команде. Семнадцать молодцов отыскал он в харчевнях Портсмута. Все они были из бесшабашного племени морских бродяг. Сверх семнадцати на борту шхуны находилась пятерка парней, присланных мистером Роули. Они не были матросами, а скорее походили на беглых каторжников. Эти высадятся вместе с туземцами на островке Мас-а-Фуэро: парни будут надсмотрщиками.
Но прежде всего надо раздобыть туземцев. Остров Пасхи, а может, Нукагива – самый крупный из Маркизских островов? Захват туземцев… Это представлялось столь же нехитрым, как поставить яйцо на острый конец. Он заманит темнокожих дурней, оделит бусами и прочими безделками, подпоит ромом, заведет в трюм да и снимется с якоря. Только-то и забот!
В мае 1825 года Джон Кокрен вышел из Портсмута.
Все началось хорошо. Джон поймал пассатный ветер. «Радуга» гудела тем ровным гулом снастей и мачт, который означал, что судно идет полным ветром и с большой скоростью. Матросов понукать не приходилось. Парни, похожие на беглых каторжников, вели себя смирно. Они дулись в карты и курили, сплевывая сквозь зубы.
Обогнув Огненную Землю, шхуна появилась в Тихом океане. Можно было бы тотчас лечь курсом на Маркизские острова, но Кокрен решил дать команде отдых. И «Радуга» зашла в перуанский порт Кальяо. Матросы вдоволь натешились на берегу, провизия была куплена. А в конце 1825 года шхуна находилась уже в нескольких десятках миль от острова Нукагива.
Остров открылся на закате. «Радуга» шла восьмиузловым ходом. Горы на острове стали синими и наконец исчезли, поглощенные тьмой.
Кокрен ушел в каюту и лег спать. Далеко за полночь внезапный удар швырнул его с койки, он больно ударился об угол комода. «Радуга» потеряла ход. Кокрен бросился наверх.
– Руль, сэр! – гаркнул рулевой.
– Мель, сэр! – рявкнул боцман.
– Киль, сэр! – завопил кто-то из темноты.
Кокрен мотал головой, как бык.
Шхуна набежала на камни. Руль был сорван. Часть киля разбило. Кокрен заорал:
– Шлюпки на воду! Живо! Бегом! Фонари!
Заскрипели блоки, шлюпки вывалили за борт.
Когда со шлюпок были сброшены в стороне от шхуны, за кормою, малые якоря-верпы, а концы якорных канатов закреплены за барабаны шпиля, Кокрен скомандовал:
– На шпиль!
Шпиль вращался, тросы, натянувшись донельзя, медленно стаскивали «Радугу» с мели. Вот она сползла на глубину, качнулась, и Кокрен велел выбрать верпы, вернуться шлюпкам, а сам полез с боцманом и двумя матросами в трюм. Они нашли там течь. Течь была не слишком большая, но когда Кокрен снова вышел на палубу, он похолодел: где-то совсем неподалеку грохотал бурун. Шхуну несло на камни.
– Пропали! – ахнул кто-то.
– Молчать, дерьмо! – огрызнулся Кокрен.
Но тут шхуна опять набежала на камни, и он закричал:
– Отдать якорь!
Это было исполнено мгновенно. И все же океан проволок «Радугу» по острым каменьям. Почти тотчас стал слышен рев воды, хлынувшей в трюм.
– К помпам! – приказал Кокрен. – Пошел все!
Шхуна погружалась. Матросы оставляли помпы. Вода переливалась через борт. Кокрен крикнул, чтоб спускали шлюпку и баркас.
Шлюпку тотчас захлестнуло и опрокинуло. Кокрен сиганул в баркас, переполненный людьми.
9
Охтенская слобода за Невой – по берегам речек Большой и Малой Охты, – слобода столяров и плотников, конопатчиков и мачт-макеров, как звали по старинке тех, кто изготовлял корабельные мачты, досыпала последние сны.
Всходило солнце, ясное, холодное, и рассветная стеклянная тишь, казалось, вот-вот зазвонит, рассыплется на мелкие льдистые кусочки. Но тут запели петухи, хлопнула дверь, стукнул ставень. И вскоре уж затюкал топор, шаркнул рубанок, взвизгнула пила. И затянули на верфях всегдашнее «ра-а-аз, два – взяли!», и пошел, пошел новый страдный день строителей фрегатов и транспортов, корветов и бригов.
Только на верфи у Малой Охты не так было. Плотники, столяры, мачт-макеры и конопатчики, одетые чисто, по-праздничному, собрались у стапелей и переговаривались степенно, как люди, сладившие еще одно настоящее, важное и значительное дело. Несколько поодаль от мастеровых стояли флотские офицеры в парадных мундирах, с орденами и при саблях, и среди них долговязый и белобрысый корабельный инженер, тоже в мундире, но без сабли.
Инженер Стоке выстроил на своем веку немало судов; выстроил он и шлюп «Камчатку», на котором плавал Головнин, и шлюп «Восток», что под командой Беллинсгаузена добрался до Антарктиды, и шлюп «Открытие», одолевший с капитаном Васильевым штормы четырех океанов. И вот теперь инженер Стоке выстроил еще один корабль – военный транспорт «Кроткий», трехмачтовый, водоизмещением около пятисот тонн. «И этот не осрамится», – думал инженер, любовно оглядывая изящный корпус «Кроткого» и представляя себе, как судно будет красиво, когда получит парусное вооружение.
Стоке достал часы, щелкнул крышкой.
– Фердинанд Петрович, полагаю, начинать можно?
Врангель, говоривший о чем-то с лейтенантом Матюшкиным, обернулся и отвечал, что начинать не только можно, но и должно.
Толпа сгрудилась плотнее и умолкла. Ударил топор, спуск «Кроткого» начался. Вестовой с улыбкой на молодом круглом лице поднес Врангелю матросскую чарку. Врангель выпил и поцеловал парня. Вестовой начал обносить офицеров.
Не прошло и получаса – гребные баркасы вывели корабль на искрящуюся солнечными бликами Неву. «Кроткий» тянули в Кронштадт: вооружить парусами, нагрузить товарами, провизией, порохом в медных ящиках…
Федор глядел именинником. Еще бы! Он отправляется в кругосветное плавание. Правда, плавание чисто служебное, не преследующее географических открытий: «Кроткому» надлежит доставить товары в Петропавловск, в Русскую Америку. Но что ж из того? Теперь он, лейтенант флота Матюшкин, будет начальствовать вахтой. Ему предстоит самостоятельно вести корабль многие сотни миль. А когда «Кроткий» вернется в Кронштадт… О, тогда никто в Адмиралтействе, никто, даже самая тупая голова, не посмеет
