штормах у мыса Горн, об острове Суматра, где «от жаров и паров расейскому человеку быть не можно», об ураганах Индийского океана, «когда хоть стой, хоть падай, хоть святых вон выноси».
А потом заговорил Савелий. Выспрашивал он не о бурях, не о напастях, а про то, «как же это живут в тех землях, где от жара и пара расейскому мужику быть не можно».
И Михайло отвечал рассудительно, что живут, мол, и там, как и везде, люди добрые и злые, живут в трудах и заботах, не гляди, что кожа, как деготь, или медная, как самовар томпаковый; работают домашнюю и полевую работу, растят ребят, а ежели и не в зыбках баюкают, так за спиной носят…
Федор сидел, облокотившись о стол, слушал и не слушал голоса за перегородкой.
7
Подобно тому как опытный моряк придирчиво, с оттенком жреческим осматривает и ощупывает, чуть не на зуб пробует снаряжение шлюпки, так и нижнеколымские казаки оглядывали и выбирали нарты, предназначенные для экспедиции.
Подобно тому как кронштадтские боцманы, великие знатоки своего дела, учили рекрутов обращению со шлюпкой, так и нижнеколымские казаки сперва объяснили морякам устройство походных нарт, а потом показывали, как управлять собачьими упряжками.
Нарты состояли из множества частей замысловатых наименований. Тут были копылья с вязкой и баран с доской, баранные оттяги и доска с потягом, темляк и кутоги, вардень и повлы… Оказалось, полозья у нарт должны быть непременно из белоствольной березки, и чем меньше в ней сучьев, тем лучше. Оказалось, надо выдерживать полозья в кипятке, а после сунуть на месяц-два в подледную речную воду; отправляясь же в путь, необходимо нарты войдать – обливать полозья водой, чтоб отполировались ледяной корочкой. Узнали моряки от казаков, что про запас не худо снабдиться брусьями из китовых ребер и подшить ими полозья, если доведется ехать по соляному раствору на морских льдах.
А собаки? Местные колымские четвероногие, те, что заводили по ночам свой жуткий хор, гожи были для недальных ездок. По совету казаков, Врангель купил собак, пригнанных с устья Яны и Индигирки. Эти славные псы способны были к долгим путешествиям. Но их тоже надо было умеючи выезживать, мало- помалу увеличивая ежедневный пробег и давая роздых через каждые пять верст. Требовалось, наконец, отыскать в своре передовщика: передовая собака в упряжке должна быть и сильнее и отважнее прочих, должна уметь держать прямой бег по тундре, лишенной ориентиров.
В избе у Врангеля часто устраивались «коммерческие совещания». Старшины якутских и юкагирских селений дымили длинными трубками, цедили кружку за кружкой чай и рядились с моряками. Лейтенант и мичман торговались усердно: морской министр маркиз де Траверсе был скуп, и отряду было отпущено куда меньше средств, нежели престарелый, но все еще женолюбивый маркиз расходовал на свою содержанку- француженку. Правда, француженка пользовалась особенным вниманием императора, чего об экспедиции сказать было нельзя. Вот и приходилось торговаться за каждую копейку.
8
Дышать было больно. Тощий ворон, перелетая с луковки церкви на крышу дома, где жил колымский поп, тянул за собой тонкую струйку пара. Легонький треск стоял в воздухе. Прислушиваясь, Федор вспоминал почему-то, как в Царском Селе в июне с берез облетали, лопаясь, крохотные, похожие на веснушки семена. Но здесь слабое шуршание производили мириады мельчайших ледяных блесток; они наполняли воздух, как пылинки – солнечный луч.
Подошло рождество. Прикатила из Якутска почта. Почтари остановились в доме исправника Тарабукина. Сбежались туда и стар и млад: приход почты был праздником.
На этот раз, однако, любопытство казаков привлекли не почтари с их кожаным мешком, а незнакомец, который спрыгнул с нарт и сипло крикнул, воздевая руки: «Хип, хип, хура!» – и засмеялся, и замахал руками, и залопотал непонятное.
Исправник округлил мутные очи. Нижнеколымцы вопросительно глазели то на исправника, то на незнакомца. Тут подоспели Врангель с Матюшкиным.
– Имею честь видеть господина лейтенанта Врангеля? – спросил приезжий.
– К вашим услугам, – пробормотал Врангель и громко добавил по-английски: – С кем имею удовольствие?
– Капитан Кокрен, сэр.
Врангель и Матюшкин изумленно переглянулись: батюшки светы, англичанин!
– Признаться, – медленно сказал Врангель, – мы в совершеннейшем удивлении. Мы, признаться, никого не ожидали. Тем паче капитана… британского флота.
Кокрен, все так же широко улыбаясь, отвечал, что он и сам никогда в жизни не помышлял о Нижне- Колымске, но одно обстоятельство, которое, очевидно, покажется господину лейтенанту весьма курьезным…
Казаки затаили дыхание. А исправник важно кивал головой, хотя и не понимал ни полслова.
– Что же мы стоим? – спохватился Врангель. – Милости просим, сэр.
Англичанин расположился в доме начальника экспедиции. Матросы побежали истопить баньку, а лейтенант и мичман, усадив Кокрена к столу и поставив перед ним закуску и водку, принялись наскоро разбирать почту. Жадно набросились они на толстые пакеты. Из Ревеля и Дерпта писали Врангелю, из Москвы и Питера – Матюшкину. В одном пакете была книжка журнала «Сын Отечества», другой пакет, адресованный обоим офицерам, был запечатан сургучом, и на нем ясно оттиснулся герб отправителя: зубчатая башня, три львиных головы и рыцарская кираса – герб Василия Михайловича Головнина.
Они вскрывали пакеты, наскоро пробегали исписанные листы, откладывали в сторону.
Настоящее чтение, медленное и усладительное – потом, потом, после.
Однако в большом пакете с пятью печатями – по углам и посередке – было письмо генерал- губернатора Сибири, и Врангель тотчас его прочитал. Прочитав, неприязненно покосился на капитана Кокрена.
Пришел Михайло, объявил, что банька истоплена, ухмыльнулся:
– Ужо асея мы побаним.
Англичанин и матрос ушли.
– Фердинанд Петрович, – весело сказал Матюшкин, – давно слышу от матросов это «асей», да все забываю спросить: что значит?
Врангель задумчиво смотрел на Матюшкина, и Федор понял: лейтенант чем-то озадачен.
– Асей? – рассеянно отозвался Врангель. – Ах, асей… А это, видите ли, наши матросы англичан так прозвали. Почему? Да, да, асей… – повторил он. – Так ведь англичане в разговоре часто употребляют «I say»[1]. Ну вот, матросы, стало быть… – Он не договорил, быстро подошел к дверям, выглянул в сени, убедился, что в доме никого нет, и сказал: – Прочтите-ка, Федор Федорович!
Он протянул Матюшкину письмо Сперанского. Матюшкин прочитал и оторопел:
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…
– Да-с, тонкая бестия, – молвил Врангель.
9
Псы бежали, прижав уши и вытянув длинные, схожие с волчьими морды. Нарты, казалось, оторвались от крепкого мерзлого снега. Не успел Федор дух перевести, как пропал из виду Нижне-Колымск с четырьмя
