канонерки.
Кидоневс помрачнел.
– Румыния, – сказал он Денису. – А?
И, мешая греческие и русские слова с еврейскими жаргонными, стал доказывать, что лучше бы двинуть к Румынии, а там уж где-нибудь да как-нибудь выгрузить ящики.
– Сволочь… – У Дениса задрожали скулы, он вытащил револьвер. – Я тебе покажу «Румыния»!
Команда молчала. Шкипер сплюнул. Команда сплюнула. И вдруг они все расхохотались.
– Гармидар! – воскликнул шкипер, мотая головой в феске. – Ай, молодец! Люблю! – Он повел подбородком в сторону своих ребят и жестом показал, что они могут сделать с Денисом: выбросят за борт, и баста, концы в воду. – Буль, буль, – проговорил Кидоневс.
И опять все расхохотались.
Денис пихнул револьвер в карман. Глупейшее положение, черт догадал взбеситься! Дурацкое ребячество… Как объяснить грекам, что он вовсе не торгаш и не наживала, как объяснить, что динамит позарез нужен? Денис сел на бухту пенькового троса. Фу, до чего ж скверно!.. Не посулить ли прибавку за риск? А? Пожалуй, единственная возможность удержать шхуну на прежнем курсе.
Шкипер выслушал Дениса, достал бутылку вина. Они чокнулись. Вино было честное. Таким скрепляют честные сделки. Они выпили еще по стакану.
За полночь шхуна «Архангелос» опять приблизилась к одесским берегам. И вот в неверный, глухо- зыбкий час, излюбленный контрабандистами, парусное суденышко встало на якорь близ балки Санжийки. Ночь еще не минула, но туман уже елозил по-над берегом.
Матросы вывалили за борт шлюпку. Денис спрыгнул в шлюпку, чувствуя скорое, неровное колотье сердца.
Там, на берегу, он заметил робкое пятнышко фонаря, рванул ворот рубахи и что есть силы залопатил веслами.
Киль шваркнул о грунт. Денис увидел усачей, похожих на шкипера Кидоневса, и еще ничего не поспел сообразить, как Желябов, взявшийся невесть откуда, облапил его и притиснул, целуя в темя.
Поздней осенью российский консул на Кикладских островах в Средиземном море получил извещение министерства иностранных дел: императорское правительство разрешает ввоз динамита, который действительно заказан купцом Женгласом для строительства железной дороги.
И таганрогский градоначальник тоже получил извещение. Телеграмма, подписанная директором департамента государственной полиции, гласила, что динамит доставит греческий пароход «Марино», за разгрузкой коего надлежит иметь строжайший досмотр.
А Волошин и Желябов давно пребывали со своим «товаром» в Петербурге. Вернулась и Перовская: царь в Одессу не поехал.
Глава 18 ПОРУЧИК, ВДОВА ТРУБАЧА И ДРУГИЕ
В фотографии было много бархата, столик с бахромой, пальма и траченое молью чучело бурого медведя на задних лапах.
Фотограф Александровский в политику не ввязывался. Упаси и пронеси! Однако тех, кто в нее ввязывался, он видывал. Иногда его приглашали в департамент государственной полиции. Александровский охотно ездил на Фонтанку со своей деревянной треногой, черным покрывалом и громоздким аппаратом, похожим на чемодан, – фотографировать государственных преступников для архива департамента. Услуги оплачивались не слишком щедро, но ведь куда как лестно числиться «поставщиком» если и не двора его величества, то министерства внутренних дел.
Впрочем, в департамент звали не очень часто, и Александровский прилежно хлопотал в своем заведении. Клиентов хватало. Не на задворках, а в центре, Невский, 61, помещалась его фотография.
Заказчик, заглянувший к Александровскому в один из низеньких ноябрьских дней, был принят хозяином любезно, но без суетливости, которой отличалась всякая мелкая сошка. Александровский полагал, что он не ремесленник, а портретист.
– Всего лишь копии? – небрежно спросил он клиента.
– Да. Копии. Вот с этой, пожалуйста.
Александровский передал карточку помощнику (он называл помощника «ассистентом») и сказал, что заказ можно получить – полистал календарь, – можно получить двадцать восьмого. Но едва клиент ушел, Александровский по какому-то тревожному наитию взял у помощника карточку. Молодой человек, изображенный на ней, показался ему знакомым, однако фотограф не мог припомнить, кто это и где он его видел.
Вечером, сидя за чаем и почитывая газету, Александровский все вспомнил. С минуту он незряче глядел на газету, машинально позвякивая ложечкой в стакане.
Не сказав жене ни слова, он сошел, как был в халате, в фотографию, зажег лампу и опять достал карточку, оставленную давешним посетителем. И тут его ознобило. Господи! Да как он запамятовал?
Утром взволнованный «портретист» был в градоначальстве. Его принял востроносенький чиновник отделения по охране общественного порядка и спокойствия в Санкт-Петербурге.
– Да-с, – подтвердил востроносенький, разглядывая фотографию, – он самый и есть, казненный Пресняков. Очень хорошо-с! Когда, говорите, изволят пожаловать? Двадцать восьмого? Очень хорошо-с! – И, провожая Александровского, осклабился: – Вот-с приятно, когда охрана опирается на поддержку благонамеренных граждан.
За день до срока в заведении Александровского, в темной комнате, где кисло попахивало химикалиями и вкрадчиво журчала вода, расположились четверо.
Клиент явился в назначенный день.
