Лучше не скажешь! Тормоз околел, его сволокли в Петропавловский собор. Но, братцы мои, други милые, оглянитесь, зорче оглянитесь: сколь их на Руси, других-то тормозов, а? И вот костенит душу вопрос: не замаячит ли сызнова огромный Тормоз? Не замаячит ли? Вот он вопрос, никуда не деться…
Заморившиеся лошади добрались до губернского Города Владимира в третьем часу ночи. Грязное крыльцо станции освещал фонарь. Из конюшен хорошо, густо несло навозом, прелой соломой.
Шевченко слез с телеги и пошел на станцию. Он отворил дверь, его обдало теплом, устоявшимся запахом чайных опивков и свечного нагара.
На станции давно уж дожидались подставы пассажиры московского дилижанса. Добросовестно опорожнив большой самовар, они осовели и клевали носами, а которые уже и позасыпали, запрокинув головы, скособочившись, как бы надвое переломившись, словом, в тех немыслимых позах, в каких спят на станциях православные. Шевченко ухмыльнулся: в самый раз были бы тут карандаш Агина и кисть Федотова… Под усами Тараса Григорьевича улыбка еще не сгасла, когда он словно бы наткнулся на пристальный взгляд какого-то проезжего господина в расстегнутом сюртуке с погонами капитана первого ранга.
Десять лет отломилось. Десять лет. И зимовка на Кос-Арале, и второе плавание по Синему морю, где вода солона, и дружная жизнь в Оренбурге. А потом… потом донос подлеца, начальственный нагоняй Алексею Ивановичу и отправка под конвоем рядового Шевченко в каспийский форт.
Эка обмяло времечко аральского командира и товарища. Нездоровые складки на лице, одышка. Погрузнел, поседел.
– Тарасий… Тарасий… – повторял Бутаков.
Хоть и смеются глаза у Тарасия – морщины горькие. И опять, вишь, бородищу запустил. После Арала в Оренбурге-то сбрил, а теперь, гляди, опять, но уже с серебром. А лоб, кажись, еще больше, совсем облысел Тарасий.
Жандармский унтер был озадачен. Никак не ожидал, что попутчик, этот молчаливый курильщик, может быть короток с «высокоблагородием». А в короткости и дружестве сомневаться не приходилось. Эвон морской полковник усаживает «человека неизвестного чина-званья» в кресло, угощает сигарой да сам же огонь подносит – сделайте милость, запалите…
– Ксенофонт Егорыч? – Бутаков потупился, веки у него были тяжелые, набрякшие. – Ну да, ну да, все со мною был, на Аральском. Дело свое делал отменно, но с годами крепче запивал. Потом белая горячка, ну и, понятно, встал на мертвый якорь. – Бутаков перекрестился. – Схоронили на Кос-Арале, на мысу. Помните, на северной стороне? Вот так-то, Тарасий. А? Нет, какая у него семья, бобылем жил, бобылем и помер.
Помолчали. Шевченко спросил про Томаша Вернера.
– А, славный малый, – ответил Бутаков, – славный. Все в наших, в азиатских краях служил… Недавно… дай бог памяти… да, года полтора как уволен. Подпоручиком. А? Вот уж не знаю, право, разрешат ли в Польшу, не знаю… Ну, а коллекции его в Петербурге, в Горном институте… Эх, Тарас Григорьич, во-оды утекло. Пропасть!
Бутаков хотел было расспросить Шевченко про житье в Новопетровском укреплении, но тотчас заметил, что у того нет охоты вспоминать форт на Каспийском берегу, и, заметив это, Алексей Иванович не без радости подумал, что вот аральское-то житье было Тарасию куда светлее. А коли так, пусть-ка послушает…
И Бутаков пустился повествовать и о плавании вверх по Сыру вместе с Поспеловым, и о своей поездке в Швецию заказывать на Мутальских заводах паровые суда, и о том, сколько мороки было с доставкой пароходов на Арал.
Шевченко слушал с ласковой ухмылкой, ну и ну, думал, полюбился сатана лучше ясна сокола. Арал свой на алмазы не променяет.
– Выходит, взял свое, Алексей Иваныч? С пароходами-то, а?
В голосе его услышал Бутаков знакомую, истинно Тарасиеву усмешливость: ни обидеть, ни задеть она не могла, а только как бы приглашала не очень-то «заноситься».
– Ка-акое «взял», – отвечал Бутаков, расплываясь в довольной и несколько озорной улыбке. – Первые шажки отмеряем. Вот возвращаюсь из Питера, жду не дождусь свидания с Аралом.
Унтер озабоченно покашливал, всем своим видом он почтительно сигналил – можно, дескать, ехать, лошадей переменили. Но Шевченко медлил расставаться с Бутаковым. К тому ж и забавна была теперешняя уважительность унтера к «человеку неизвестного чина-званья» и его боязнь прервать господина морского полковника.
Вскоре, однако, явился станционный смотритель, объявил, что подстава готова и он покорнейше просит господ проезжающих занять места в дилижансе. Начались движение, суета. Захлопали двери, к ногам потек холод. Шевченко с Бутаковым вышли на крыльцо.
На дворе робко и зелено светало. Петухи пели.
Примечания
1
Жан-Антуан-Теодор Гюден (1802 – 1880) – французский художник-маринист, посетил Россию в 1841 году.
2
Рында-булинь – короткий трос, привязанный к языку судового колокола.
3
Фраппировать (от
4
Заметь хорошо (
5
Горючие сланцы (
