— Слышь, а зачем у тебя эта змея? — как ни в чем не бывало спросил Лукин. — Я бы себе гада ни за что не дал выколоть!
Сизаков в гневе поднял кулак, но не ударил, а только посверлил черным пальцем висок Лукина.
Теперь Сизак сидел рядом с Витькой. Лицо его было хмуро и презрительно. Он тоже покончил с ужином и, видно, подумывал насчет дополнительной пайки. Толстое золотое кольцо желтело на его руке. Кольцо это появилось недавно, Сизак хвастал, что выиграл его в карты.
Витька знал Сизака и до войны. Они учились в одной школе, а в войну дружили. Но сейчас Сизак стал другим. Спутался со шпаной, ходит по пивным, в карты режется, по вечерам на Большом задирает прохожих. Как-то в Васином саду Витька попробовал с ним поговорить, только в глаз получил. Долго потом синяк не проходил. Сдачи дать не пришлось — шпана окружила, насилу выбрался.
— Сизак, где Лукин?
— Вались ты от меня!
Сизаков помахал близнецам и показал два пальца.
— Я уже пайку у них забил, — сказал Витька.
Не обращая на него внимания, Сизаков поднялся и вразвалку пошел к Старухиным. Сгреб обе пайки, швырнул на стол тридцатку и вернулся на место.
— Пользуешься, Сизак. На шпану надеешься!
— Хотя бы! Поговори ещё у меня.
После ужина можно домой, но Витька отправился в общежитие. Интересно, что с Лукиным. Иногородние жили в старом здании неподалеку от знаменитого Горного института. Здание еле перенесло войну. Осколки изрешетили фасад, внутри сыро и холодно, холоднее, чем на улице. Дощатый пол в длинном темном коридоре подгнил, канализация не работала, и в доме стоял тяжелый запах. По коридору много дверей — за дверью комната, а в комнате живет по десятку ремесленников.
Лукин сидел на кровати, прижав колени к подбородку.
— Ты что, рехнулся? Комендант увидит. В брюках под одеяло!
— Брюки-то сперли, — сказал один из Старухиных, а который — сам черт не смог бы разобрать.
— Так, — усмехнулся Витька, — дофорсил малый!
«Загрустил увалень, а то все улыбался! Ничего, походишь и в робе. Многие в ней ходят и — живы. Ишь, будка вся опухла от слез, — думал Витька. — Узнал, что земля вертится!»
— Они тыщу, как не больше, стоят, — сокрушался Старухин. — Эх, башка плоская! Да разве здесь не украдут? Мы вон на сундучок-то два замка прихитрили и то опасаемся, а он такие брюки под матрацем держит. Да чего их было покупать?! Ведь голый сам. Из деревни даже соли не привез!
Лукин вдруг со злостью отбросил одеяло и вскочил на кровати. Жалкие матрацные пружины только пискнули.
— Не ври! Не хуже тебя собрали. И сундук был, — заорал он Старухину. — И сало было, еще получше твоего. Последнее мне отдали. А я всё за эти брюки, да ещё денег сколько приплатил!
— Ну вот, ну вот… — закачал головой Старухин. — Башка-то плоская.
— Не мог я в Ленинград голозадым ехать, это ты понимаешь? — орал Лукин, прыгая по кровати. — Не мог! В лохмотьях сюда попрусь, да?
— Быть бы сытому, — невозмутимо тянул своё Старухин. — Из брюха никто не украдет. А Нева что — вода мутная, и всё, течет только шибко да широкая. Какое тут диво?
В темноте раздавались шлепки мелких волн, легкие, частые и звонкие. От темной груды камней, лежащих на самом берегу залива, шел резкий и острый запах нефти. Откуда-то с воды прилетали голоса рыбаков, но лодок не было видно. И непрерывно шумела труба ГЭС, словно какое-то чудовище набрало в себя воздуха и теперь, недовольное, вздыхало сипло и мощно.
Изредка на берегу проходили пары. Сверкали матросские бляхи, слышался смех. Моряки вели девчонок в темный прибрежный сад.
Витька стоял у самой воды и грыз сухарь. Сухарь ему сунул в шинель отец еще вечером, когда Витька только собирался пойти на улицу.
Все звуки были понятны Витьке, может быть, поэтому он не боялся ходить так поздно. Здесь он собирал кленовые листья в блокаду, чтобы мать испекла из них лепешки, здесь на берегу находил дрова.
Сухарь был пересушен и приятно горчил. Отламывая маленькие кусочки, он давал им таять во рту.
Витька караулил Сизакова. Он был почти уверен, что тот взял брюки. Уже погасли редкие фонари в переулках, а Сизаков не появлялся. Но он должен пройти здесь, другой дороги к дому не было.
— Ишь ты, для Ленинграда вырядился, увалень! Чудила! — повторял про себя Витька, думая о Лукине.
Он уже продрог, когда увидел пару, быстро двигавшуюся к нему навстречу.
— Эй, дай закурить!
Сизаков с какой-то девчонкой…
— А, Витёк! Курево, говорю, есть? «Звездочка»? Годится.
Девчонка была на голову меньше Сизакова и всё время отворачивалась, пряча лицо. Но Витька всё же узнал. Живет на кольце трамвая в Скобском дворце. Малявка!
— Мы потопали. Мерси!
— Обожди, Сашка, потолкуем.
— Утром на теории делать нечего, там и потолкуем, — отмахнулся тот.
Витька покачал головой.
— Ну, что тебе? Говорят — утром.
— Брюки гони…
Сизаков поднял голову и в упор посмотрел на Витьку.
— Томка, пойди пройдись, я сейчас, — угрожающе процедил он.
— Он не скоро, — смело сказал Витька.
— Ладно же! Томка, беги домой, завтра увидимся.
Девчонка послушно затрусила прочь.
— Пойдем, что ли?
— Куда?
— В парадную.
— Так, — сказал Витька. — Пошли на черный ход, — продолжал он, — там лучше.
— Все равно, — с усмешкой, любезно согласился Сизаков…
Витька сидел на ступеньке, разглядывая порванную штанину. Выше на площадке сидел Сизаков.
— У, гад! Из-за мешочника, из-за скобаря какого-то! Из-за русалки толсторожей!
— Не вой, Сашка. Брюки гони, домой не пущу.
— Ты!
— Я.
— Может, ещё полезешь?
— Не отдашь?
— А-а! — крикнул Сизаков и бросился вниз, пытаясь ударить ногой. Но Витька успел увернуться и схватил его за руку. Они оба упали.
На площадке робко приоткрылась дверь и тут же захлопнулась.
— Пусти лучше! Здоровенный стал, — задыхался Сизаков.
Витька отпустил. На ступеньке тускло блестело толстое кольцо. Он схватил его и сунул в карман.
— Теперь-то отдашь!
Они прошли по Большому и свернули к Неве. Брюки были спрятаны где-то в разрушенном доме на набережной. Было всё так же темно и тихо, только редкие окна светились в домах да громыхали иногда грузовики.
— Помнишь, как в блокаду здесь за водой ходили на Неву?
— Помню, конечно.
— А как я тебе сухого молока целую плитку дал, помнишь?
— Помню. Ты не останавливайся. Идём, идём!
— А как я дрова за тебя рубил, тебе топор не поднять было? А как карточки вместе отоваривали, а? Отдай кольцо!
— Брюки гони.
— Да матери кольцо, Витек, понимаешь?!
Витька остановился и переспросил:
— Что? Матери? А хвастал, что выиграл?
— Выиграл… конечно. У спекулянтов. Они матери тогда за него полкило серого дали.
Витька вспомнил, как его мать в сорок втором зимой однажды, придя с завода, сказала: «Надя Сизакова умерла. А мы с ней в роддоме когда-то вместе лежали».
— На, возьми. Сразу бы и сказал. Стой, стой! А что тут за буквы внутри, а?
— Ну инициалы маткины, — Сизак попытался выхватить кольцо.
— Куда! Ух и гад ты! Маткины! Да тут и буквы-то нерусские. Соврал, Сизак! На что взять решил, а? Ну и человек.
— Отдам брюки, кольцо отдашь? Не отдашь — поймаем все равно.
