кружку, соль да спички. Вывернув все это на траву, он вернулся к погребу и стал засовывать мину в мешок.
Домой Митька не пошел, а спрятался в низкой соседней бане, поджидая темноты и то и дело поглядывая из окошка, не вернулся ли на свое место немецкий грузовик.
Но машины еще не было, зато два раза пробегала огородами Митькина мать. Искала его. Ну конечно, коровы давно вернулись, а его нет!
Не мог Митька показаться матери в таком виде. Он её знает! Она топор схватит и пойдет рубить краснорожего! Она из-за Митьки хоть на танки пойдет!
Ничего! Митька и сам справится! Пусть только краснорожий поставит машину к Безымянке. Митька подождет, пока совсем стемнеет, и закопает под заднее колесо мину. Машина-то тяжелая, недаром у нее три оси! Наверное, она не легче танка.
Уже давно приехала на свое место машина, давно в селе все затихло и уснуло, но Митька всё не решался выбраться из бани.
Огромные яркие звезды перемигивались в небе, казалось, что они висят очень низко, ниже, чем обычно, да и луна, хоть её всего-то половина, но всё равно так сияет, что видны за Безымянкой, аж на том берегу, мелкие пеньки и кочки.
Как назло, вся округа залита этим желтоватым изменщицким светом. Даже тени от берез протянулись, словно днем!
Оставалось одно: добраться до Безымянки ползком, а там, прячась за берегом, — до машины. Яму он топором сделает, топор как раз в бане оказался, а потом все дёрном да грязью залепит, тут уж ему луна в помощь будет. Краснорожий ничего и не увидит: он всегда утром бегом к машине бежит, вскочит в нее и сразу заводит и выезжает.
Митька взял мешок с миной, топор, выбрался из бани и пополз. Пополз быстро, иногда замирая на месте, прислушиваясь, потом, убедившись, что всё тихо, полз снова, пока не очутился у речки и не скатился к самой воде. Здесь он привстал вполроста, повертел головой и уже без остановок прокрался к машине и подлез под неё.
«Ну, все! — переводя дух, подумал Митька. — Тут и копать-то особо нечего. Вон какая колея продавлена, чуть разгребу только у заднего колеса — и всё. Ай и ловко до чего получилось! Завтра мамка скажет: «Неужто и у нас партизаны появились, зря я только болтала, что мужиков больше на свете не осталось». Закопаю мину прямо в мешке. Мамка новый сделает».
И Митька топором начал разгребать колею.
В это время на другом берегу Безымянки, совсем рядом с Митькой, только речку перешагнуть, пошевелился человек. Давно уже он, лежа на земле, наблюдал за Митькой, ничем не выдавая себя, а сейчас поднялся и, рывком преодолев речку, нырнул под машину и навалился на Митьку.
— А!.. — вскрикнул было Митька, но ему тут же зажали рот.
«Вот и всё! Уследил краснорожий! Сейчас, как увидит, что в мешке, тут же и расстреляет… Пропал я… А мамка… одна теперь останется, — вертелись горевые мысли в голове у Митьки. — Ну что же он… Пусть уж скорее убивает, а то навалился, как лошадь, и молчит».
— Не дергайся, пацан! — вдруг проговорили по-русски прямо в его ухо. — И не дрожи, как осина! Ловко я тебя взял? Мне это проще, чем сверло заточить!
Услышав русскую речь, Митька чуток повеселел, но всё же от страха не мог сообразить, где он слышал этот голос.
«Кто же это, а? Петяхин батька? Не он… Федюхин-тракторист? Нет, у того голос сиплый, пропойщицкий… Кто же это?» — лихорадочно соображал Митька. Он попробовал было освободиться, но не тут-то было.
— Не дергайся! — так же тихо, но уже сердито приказали ему. — Отвечай, но только шепотом. Что пришел воровать, а? Ах, я и забыл, отвечать-то ты не можешь!
Митьке освободили рот.
— Ну! Только тихо! Признавайся. Молчишь, гусь, да? Может, ты не воровать, может, ты на диверсию, а?.. Ну-ка, что у тебя в мешке, дай пощупать… Стойка… это ж… ого! Неужели мина? — незнакомец долго шарил в мешке. — Эх, пацан, — прошептал он наконец, — дурак ты! Это ж противотанковая, кажется… ну точно она… вот дурак! А ну давай-ка скорей отсюда… Ползи, ползи… Мешок я возьму, а ты держи свой топор. Пошли… и не очень трусь, немцы у вас непуганые, спят, как в своей Германии… Давай-ка в ту баню… ты ведь из нее и вылез…
Глава III
СВЕРЛИЛКИН
В самом начале весны, когда только-только сошел снег, а шоссе пятнали частые темные окружья луж, новенький «оппель-капитан» коменданта Штубе поравнялся с каким-то мужиком, остановившимся на обочине, чтобы пропустить машину.
Одет он был не по-деревенски, и вид его показался Штубе подозрительным.
— Отто, — коротко приказал комендант. Машина остановилась. — Подзови его!
Шофер выскочил на шоссе и жестом подозвал мужика. Штубе через стекло внимательно оглядел его. Мужик был маленького роста, седая щетина покрывала всё лицо, брови, тоже седые и косматые, срослись у переносицы. Лет ему можно было дать и пятьдесят и семьдесят: глаза (очень не понравившиеся Штубе) смотрели молодо, без всякой боязни, скорее вызывающе, а лицо, все в глубоких морщинах, с провалами щек, было совсем старческим.
Штубе увидел, что мужик держит в руке еловую ветку с нежной мягкой вершинкой. Похоже было, что он жевал или сосал эту вершинку, потому что коротенькие светло-зеленые иголки прилипли к его губам.
— Ти кто есть? — спросил Штубе, приоткрыв дверцу.
— Беженец. Иду вон в то село в комендатуру, — с охотой ответил мужик. — Говорят, здесь механики требуются. А я всю жизнь по моторам вкалываю!
Механик! Штубе еще раз оглядел мужика.
— Еврей?
— Русский. Из Ново-Сокольников. В МТС работал.
— В армии был? Коммунист?
— Куда мне! У меня легкие застужены.
— Откуда у тебя солдатский брюк? Этот ватник — тоже военный!
— Рвань эта… это ж я на хлеб выменял! Давно ещё. Я всё иду, иду. Мне сказали, что в этом селе механики нужны. Комендант здесь, говорят, хороший. За работу деньги платит. Я сразу в комендатуру подамся. На работу определяться. Оголодал совсем! Только, может, уже набрали и не принимают?
Положительно его глаза не нравились Штубе. Какие-то сверлящие, дерзкие.
— Немедленно явишься комендатура! Надо тебя проверяй! Поняль?!
— Да чего проверять, — заторопился мужик. — Мне бы только поесть разок, а там хоть молотобойцем, хоть токарем, могу и фрезеровать и строгать…
— Много болтай! Посмотрим! — Штубе закрыл дверцу, и машина рванула с места.
Штубе вызвал в кабинет Соколова и приказал позвать беженца, дожидавшегося допроса уже несколько часов.
— Как твой фамилий?
— Светилкин. Андрей Михалыч.
— Откуда ти шел? Отвечай шнель! Бистро!
— С Ново-Сокольников. А вообще-то из Пустошки. В МТС там вкалывал. Я и токарем могу и слесарем. Мне это проще, чем сверло заточить!
— Почему нет документ?! Без документ расстреливать на месте!
— Украли. Заснул на станции, всё украли. И документы и деньги…
— Врешь! Ти — партизан!
— Простите, господин комендант. Можно мне? Я его сразу проверю!
— Пожалуйста, господин Соколов. Если он врёт, мы его расстреляй!
— Не боишься испытания? — спросил Соколов.
Светилкин, усмехнувшись, смело поглядел на высокого человека в дорогом синем костюме с толстым золотым кольцом на пальце и сказал:
— Мне бы поесть разок, а? Потом испытывайте.
— Ну-ну! — прикрикнул Штубе. — Наглец!
— Разрешите его в мастерской проверить? — повернулся Соколов к коменданту.
— Яволь! Конечно!
Соколов привел беженца в мастерскую и сказал:
— Подожди у меня, сейчас я тебя испытаю!
— Ого, ну и мастерские. Это ж завод настоящий. Куда нашей МТС! — удивленно протянул беженец, окидывая взглядом станки.
— Иди сюда. Это что, знаешь?
— Ну, наждак. Точило.
— Вот тебе резцы, сверла, фрезы… А ну-ка заточи, если ты механик. Мне тебя долго испытывать не к чему. Посмотрю, как резец заточишь, с меня и достаточно.
— Пожалуйста, — пожал плечами беженец. — Очки бы. Наждак крупноват — глаза засорю. Да ладно. Крупноват наждак всё же! — ворчливо повторил
