умею – и за маленькими ухаживать, и за больными. Я в госпитале почти всё лето проработала, санитаркой. Меня раненые слушаются. Возьмите. Пожалуйста.
Гурьеву пришлось сделать усилие, большее, чем обычно, чтобы голос его прозвучал ровно, как всегда:
— Куда – «к себе»?
— Неважно. К себе.
Она не отступит, подумал Гурьев. Конечно же, она не отступит.
— В каком качестве?
— В любом.
Я, похоже, опоздаю на обед к Завадской, подумал Гурьев. Ну, и… пёс с ним. С обедом.
— Возьмёте? У меня в табеле все-все пятёрки. Кроме географии, но это личное. А так – все. И в аттестате будут – все-все. Честное слово.
— Честное комсомольское?
— Я не комсомолка.
Да что такое происходит, перепугался Гурьев. Не может такого быть!
— Почему? — он наклонил голову набок.
— Папа сказал – не лезь. Будешь соответствовать – предложат сами. Нет – значит, не надо.
— Молодец папа.
— Я знаю.
Девушка смотрела на него, не отрываясь, ожидая ответа. Ответ может быть только один, это же очевидно, подумал Гурьев. А она ждёт. Нет. Я не могу.
— Хорошо. Но – с испытательным сроком. Согласна?
— Согласна, — кивнула Даша. И просияла. И снова сделалась вмиг серьёзной: – А она?
— Что – она?!
— Она что-нибудь умеет?
— Даша. Я не думаю, что нам стоит углубляться в эти дебри, — как можно мягче произнёс Гурьев. Со всей мягкостью, на какую был сейчас способен. — Разве можно, стоя на одной ноге, целую жизнь рассказать? Просто мы не можем быть вместе, и всё.
— Опять вы со мной, как с дурочкой? Вы обещали. Вы ведь не боитесь.
— Нет, — Гурьев улыбнулся.
— Вы думаете, у неё кто-то есть? — упавшим голосом спросила Даша. — Как страшно вы улыбаетесь. Вы думаете: да, она вас любит, но у неё кто-то есть? Нет. Нет. Я знаю, так бывает. От ужаса, от отчаяния. Но она?! Как вы можете думать так о ней?! Как… Как вам не стыдно?!
— Я так не думаю, — Гурьев прищурился, словно раздумывая, что ответить ей. Он действительно раздумывал, потому что это был не тот разговор, который обрывают на полуслове. — Это не так уж важно, как кажется многим. Но я так не думаю. Хотя мне было бы намного легче думать именно так. А ещё легче – знать: это именно так. Просто у неё есть там дело. Очень важное. А вообще-то женщине не обязательно уметь что-то особенное, — Гурьев улыбнулся, покачал головой. — Женщине вовсе необязательно участвовать в мужских делах наравне с мужчинами. Женщине очень часто – почти всегда – достаточно просто быть. А мужчине – просто знать: она есть. Я сделал когда-то опрометчивый шаг, втянув её в то, во что не должен был ни в коем случае втягивать. И я… — Гурьев опустил веки. — Всё, Даша. Действительно хватит.
— Нет. Не хватит. Там есть кто-то ещё. Кто?
Младший брат, подумал он. Младший брат.
— Один очень хороший человек. Очень важный человек. Она обязана находится с ним рядом. Он сейчас на войне, и она – она ждёт. Ты же, наверное, знаешь – там, в небе над Лондоном, сейчас война.
Он понял, что проболтался. И что сейчас она всё поймёт. Потому что от этой девушки ничего невозможно спрятать. Ну, по крайней мере, — спрятать надолго.
— Он лётчик, — тихо, потрясённо прошептала девушка. — Лётчик. Пилот. Истребитель. И вы… Вы страшно боитесь. Просто… Ужасно. Вы его очень любите. Вы… но ведь он – не ваш сын?!
— Больше, чем сын. Гораздо больше. Ученик.
— Вот оно что… Вот оно что. А у нас с фашистами… пакт. Но это же не дружба никакая, это просто политика. Вы же знаете всё. Вы же понимаете! Нам нужно время, чтобы подготовиться. А потом – мы так ударим по ним! Вместе! И обязательно победим. Обязательно!
Вот, подумал Гурьев. Вот, это хорошо. Пусть пока думает так. Это хорошо, хорошо. Это правильно. Пока – правильно. Лучше пока не нужно. Больше не нужно. Пожалуйста. Пожалуйста. Не нужно больше ни о чём догадываться, хорошо?!
— Всё равно. Это неправильно. Нечестно. Несправедливо. Вы должны быть вместе. Если это любовь… Ведь вы же не думаете, что всё кончилось, правда?!
— Я много о чём думал. И об этом тоже.
— Тогда позовите её. Скорее. Сейчас же!
— Я не могу.
— Почему?!
— Я не имею права.
— Если он её любит по-настоящему, он её отпустит. Он должен понять… Давайте, я ему письмо напишу?! Я ему всё объясню. Я сумею.
— На каком языке? — Гурьев не захотел сдержать невесёлой улыбки.
— In English, — по-английски ответила Даша после короткой паузы. И медленно, но твёрдо продолжила: – I do not speak very well, but I can read and write much better. I simply had no opportunity to practice enough. And now, — perhaps I would have one.[27]
Интересно, подумал Гурьев, сколько ещё сюрпризов она мне преподнесёт? Явно не только сегодня. Конечно, акцент довольно жутковатый, но все вспомогательные глаголы, времена и предлоги на месте. Ах, как это радует.
— Меня папа учил. И сама училась. И по-испански тоже, — Даша опять вскинула подбородок: – А как его зовут?
— Эндрю.
— Я на неё похожа? Хоть немного?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что вы так на меня смотрите. Особенно. Вспоминаете кого-то, кого видели очень-очень давно. Её? Или ещё кого-то? Другого?
Этого просто не может быть, твёрдо решил Гурьев. Не может быть такого, и всё.
— Нет. Совсем не похожа. Ты очень красивая девушка, Даша, — но совершенно другая. — Гурьев не собирался сегодня углубляться в детали – кто на кого похож и что всё это значит. Пусть будет пока так.
— А сколько ей сейчас лет? Она… намного вас старше?
— Мне тридцать. А ей скоро исполнится тридцать два. В сентябре.
— Так это не её сын… Брат? Младший брат?
— Да.
— Ладно, — кивнула Даша и повторила с какой-то настораживающей интонацией: – Ладно. Я что- нибудь придумаю. Обязательно придумаю. Вот увидите. Обещаю.
— Давай всё-таки пойдем дальше, — осторожно сказал Гурьев. — А то я опоздаю на званый обед к вашей заведующей.
— Так нечестно, — Даша посмотрела на него.
— Что нечестно?!
— Я вашу тайну знаю, а вы мою нет.
— А что за тайна у тебя такая?! — Гурьев опять задавил адреналиновый всплеск.
Неужели, пронеслось у него в голове. Неужели. Она знает? Что – знает?!? Что за бред лезет тебе в голову, наставник заблудших?!
— Опять вы, — нахмурилась Даша. — Я же просила. А вы обещали.
