— Я не могу. Я слово дала. Вы всё узнаете, честное-пречестное. Ну, потом…
— Смотрите, — Сомов толкнул Остапчика локтем. — Боцман… Денис Андреич!
— Где!?
— Да вон же… на той стороне…
— Даш, ты не бойся, — Степан дотронулся до её плеча. — Мы эту шпану – в два счёта! Без всякого самбо! Подумаешь!
— Я не боюсь. Это Гу… Это Яков Кириллович боится. Вон, ещё и Боцмана на всякий случай за нами послал.
— Ну, это он зря, — рассудительно произнёс Фёдор. — А почему Боцмана-то? Сам уж тогда пошёл бы.
— Нет, — тряхнула косой Даша. — Он может, но… Он всё может, вообще один, если знать хотите. Но это неправильно. Мы сами должны. Понимаете? Обязательно сами!
В голосе Даши звенела такая непоколебимая убеждённость, — юноши не нашлись, что ей возразить.
Пока Денис провожал детей, Гурьев тщательно проинспектировал спортинвентарь. Конечно, до тех условий, что он создал для себя на Базе, было куда как далеко, но перебиться можно. Он уже столько времени обходился без нормальной силовой тренировки – чтобы мышцы и связки гудели от напряжения – что ощущал от этого явное физическое неудобство. Он снял рубашку, надел на штангу блины, доведя вес до шести пудов, и принялся отжимать её из положения лёжа вверх короткими и частыми движениями.
Вернувшись на квартиру – домой, — он застал смущённого сытого Шульгина и дебютантку с компаньонкой, развлекавших боцмана баснями и какими-то сладкими коврижками.
— А ему вообще на диету садиться пора, — распорядился Гурьев. — Посмотрите-ка на этого циркового чемпиона – брюхо скоро до земли отвиснет. Что такое?!
— Раньше, Яков Кириллович, дородность считалась существенным признаком красоты, достоинства и богатства, — вздохнула Макарова.
Даша засмеялась, а Денис затоптался медведем:
— Так я пойду, что ли?
— Пойдёшь, только со мной.
Гурьев завёл физрука в свою комнату, усадил и кивнул:
— Я понимаю, у тебя накопилось просто туча вопросов, Денис. Ничего я тебе рассказать пока не могу. Наберись терпения – будешь мне хороший мальчик, всё узнаешь. В своё время.
— Ну хоть самое начало, — проныл Денис. — Да это ж невозможно, командир… Чтобы такие фокусы выкидывать – это надо… Да сам Поддубный так не умеет!
— У нас с ним разные школы, — усмехнулся Гурьев.
— Кириллыч… А ты чего тут вообще делаешь-то?
— Работаю, Денис.
— Это я понял. Ты кто?
— Дед Пыхто. Товарищ боцман, не будь дитём. Будь борец и деятель.
— Ага. Ты только свистни, если понадоблюсь. Не стесняйся.
— Сивка-бурка, вещая каурка?
— Точно, — кивнул Шульгин. — Особливо – если в рыло кому заехать. Заходи, кума, любуйся!
— Ты думаешь, я сам не сумею? — почти по-настоящему удивился Гурьев.
— Оно, конечно, — можно и бронепоездом гвозди забивать. Только он совсем для другой цели предназначен, правильно я кумекаю?
— Правильно ты кумекаешь, — Гурьев чуть наклонил голову набок. — У тебя всегда так хорошо с логикой?
— Нет. Но я это, — буду стараться, в общем.
— Это радует. Старайся. Если что-то непонятно – спрашивай, не бойся.
— Спасибочки за дозволеньице, — поклонился Шульгин. — Расскажешь, где такому учат-то?!
— Нигде. И это долгая история. В двух словах – меня в самом деле очень долго и тщательно учили. А потом…
Память сердца. Воин Пути
Гур отчётливо помнил себя лет с трёх. Всё, что было до этого, не помнил или помнил эпизодами. А потом – если требовалось, мог легко описать каждый свой день в деталях, чем занимался и когда. Даже сейчас. Неважно, сколько времени миновало с момента события. Он не помнил, как и почему сделалось именно так. Помнил, как они все удивились – и мама, и отец, и Нисиро, и дед. Мама, кажется, испугалась. Нисиро и отец успокаивали её, но потребовался не один день, чтобы она поверила, наконец, — Гур вполне здоров и ничего ему не угрожает. Ему самому его способности отнюдь не доставляли хлопот, — скорее, напротив. Нисиро сказал, чтобы Гур вспоминал только тогда, когда захочет. И показал, как – как будто вынимаешь катана из ножен и вкладываешь обратно. Очень просто. Помнить всё оказалось удобно, — всегда можно было выручить взрослых, которые вечно это самое «всё» забывали.
Они были всегда – мама, отец, дедушка и Нисиро. Нет, не так. Сначала Нисиро, потом – дедушка. Нисиро слушался дедушку, но на самом деле дедушка был уже старенький, и без Нисиро обходиться не мог, потому что Нисиро всем командовал. Нет, конечно, не всем. Отец командовал «Гремящим». А Нисиро – всем остальным. Отец и Нисиро были друзьями. Они были равны, потому что мама любила обоих, хотя и по- разному. Отец был божеством, а Нисиро – Нисиро просто был. Всегда рядом. Нисиро Мишима. Для всех остальных – Николай Петрович Ким. Так, чтобы люди вокруг обращали поменьше внимания. Чтобы не задумывались о странностях.
Потом отец погиб. Потому что была война. Отец ушёл в бой с врагами на своём корабле. И пропал. Войны никто не хотел, но она почему-то всё равно началась. У взрослых всегда так – наделают глупостей, а потом разводят руками. Хуже маленьких, которые писают в пелёнки. Дураки какие-то. И что теперь мы все будем делать?!
— Учиться быть воином, — сказал Мишима. — Становиться сильнее.
— Зачем?
— Чтобы уметь управлять своей кармой, — последовал чёткий и страшный ответ.
Мишима был настоящий воин. Это Гур знал всегда. Он мог и умел такое, чему не было даже названий. Никто не представлял по-настоящему, на что способен Мишима, потому что… Если бы Мишима хотел, он мог бы победить кого угодно. Но Нисиро Мишима не хотел никого побеждать. Он говорил: самое важное – это Равновесие. Разбить врагов – это ещё не означает восстановить Равновесие. Уметь поддерживать Равновесие – тоже искусство. И ему, как самому главному среди прочих, тоже предстояло учиться.
Учитель должен хотеть учить ученика, а ученик должен хотеть учиться. Только тогда жажда Учителя и Ученика будет удовлетворена. Но еще более важно, чтобы ученик хотел учиться именно тому, чему его хочет научить учитель, потому что одно и то же знание можно получать с разными целями и использовать его по-разному. Кроме того, учитель должен контролировать ученика. Учитель должен знать об ученике больше, чем о самом себе, в том числе и о его внутренних возможностях, жаждах и пристрастиях. Ученик должен подходить под учение, как ножны к клинку, для которого они созданы. Ученик представляет собой форму, которую можно заполнить, но которую крайне трудно изменить. Принцип духовного ненасилия заключается в том, чтобы заполнить форму ученика тем, что он сам желает получить, и к чему предназначен, делая это так, чтобы ученик, получив знания, не мог принести вреда ни себе, ни окружающим. Есть ученики, имеющие форму Воина, Отшельника, Целителя или Наставника, Несущего Знание. Наставника отыскать труднее. Бывают, пусть и нечасто, ученики, сочетающие две и даже три ипостаси. А совсем редко, хотя, как утверждает Слово о Старшем, Слово Мастера Идзуми, это всё же случается, учитель встречает ученика, сущность которого – Хранитель. Хранитель Равновесия. Такого
