Бывало, что фамилия участника создавала большие трудности судьям. Организаторы шахматного чемпионата Малайзии (1986 год) обратились к участнику Моникавазагамэегатхезану с «покорнейшей просьбой проявить акт великодушия и переменить фамилию».
Кажется, что в простой русской фамилии Иванов невозможно запутаться. Что это не так, мог бы подтвердить гроссмейстер Ласло Сабо. В составе сильной команды одного из венгерских клубов он готовился к матчевой встрече с шахматистами Московского государственного университета (Будапешт, 1975 год). За несколько дней до начала матча капитаны сообщили составы команд. Сабо предстояло играть со студентом второго курса экономического факультета Ивановым.
Венгерский гроссмейстер полистал имевшиеся у него советские шахматные издания и неожиданно стал в тупик: «игровой почерк» Иванова менялся почти в каждой партии, да и дебютный репертуар был слишком разнообразным…
Только после матча Сабо понял, что его ввело в заблуждение: Иванов – самая распространенная в Советском Союзе фамилия. Запутаться было не грех, ведь в то время трое Ивановых носили звание мастера.
На одно лицо
У заслуженного тренера СССР Вахтанга Ильича Карселадзе была прекрасная память. Занятия он никогда не вел с книгой в руках – это ему казалось постыдным. Единственное, чего Карселадзе никак не мог запомнить, кто же из занимавшихся у него братьев-близнецов Леван Габуния, а кто Арчил. Вахтанг Ильич мог различить их только за доской и лишь по стилю: Леван играл острее.
Перед одним из туров XXIX чемпионата СССР (Баку, 1961 год) Михаил Таль прогуливался по набережной. К нему подошел пожилой мужчина и сказал:
– Молодой человек, вы удивительно похожи на гроссмейстера Таля. Правда, Таль выглядит солиднее. Я его видел вчера по телевизору.
– Да, я знаю, – ответил Таль, – мне это уже не раз говорили.
Два пожилых джентльмена встретились после долгого перерыва:
– Простите, но мне кажется, что мы с вами играли в одном школьном турнире?
– Не может быть. В нашем турнире не было никого с бородой.
В конце 1964 года гроссмейстер Андре Лилиенталь играл на турнире в Баку с мастером из Польши Андреем Адамским. Смелая и изобретательная игра польского шахматиста понравилась Лилиенталю.
Через несколько лет, увидев своего «знакомого» на турнире дружественных армий (Москва, 1968 год), Лилиенталь искренне удивился:
– О, как вы помолодели!
– Гроссмейстер, в Баку вы играли с моим старшим братом! – последовал неожиданный ответ… Яна Адамского.
Ведущие немецкие шахматисты 30-х годов прошлого столетия объединились в группу, которую назвали «Плеяда». В составе группы были два художника Карл Шорн и Бернгард Горвиц, отличавшиеся поразительным внешним сходством. Одна из газет того времени писала: «Отличить Шорна от Горвица можно по двум признакам: первый лучше рисует, зато второй сильнее играет в шахматы».
Один из участников Берлинского международного турнира 1897 года русский мастер Эммануил Шифферс неожиданно для себя стал объектом восторженного поклонения местных феминисток. Они буквально не давали ему прохода: одни требовали автограф, другие пытались взять у него интервью.
Позднее выяснилось, что во время турнира в Берлине с успехом шла пьеса Генрика Ибсена «Кукольный дом», проникнутая пафосом борьбы за права женщин. Темпераментные дамы приняли Шифферса, в силу его поразительного сходства с великим норвежским драматургом, за автора пьесы.
Диалоги иностранцев
Встречаясь на международных турнирах, спортсмены разных стран стремятся к общению. Хорошо, если находится общий известный язык. А если нет, то в разговорах их нередко подстерегают курьезы.
Весной 1960 года в Москве проходил матч на первенство мира между Михаилом Ботвинником и Михаилом Талем. Давид Бронштейн в это время участвовал в международном турнире в городе Мар-дель- Плата. Многие аргентинцы, встречаясь с советским гроссмейстером, свой разговор начинали с вопроса:
– Ке таль?
Бронштейн думал, что речь идет о матче.
– Таль – хорошо, Ботвинник – плохо! – так невпопад отвечал до тех пор, пока ему наконец не разъяснили, что «ке таль» по-испански «как дела».
Хорошее настроение было у Сало Флора после удачно завершенного им традиционного международного турнира (Гастингс, 1934 год).
Вместе с друзьями он возвращался в отель.
– Вич флор (Какой этаж?) – спросил его по-английски лифтер.
– Первый, второй и третий! – ответил на удивление всем и особенно лифтеру Флор, а потом пояснил: – вместе с Эйве и Томасом.
Друзья залились веселым смехом.
Хорошее знание многих иностранных языков не уберегло однажды Флора, и он попал в неловкое положение.
Первая половина матча Ботвинник – Флор (1933 год) проходила в Колонном зале Дома Союзов. Жили оба участника в гостинице «Националь», их счет в ресторане был открытым. Ботвинник обычно питался экономно, однако, когда в один из дней участников матча пришли приветствовать пионеры, он подписал счет на сравнительно большую сумму. Флор всему этому удивлялся и решил, что советские шахматисты всегда так роскошно живут.
– У вас красный живот! – сказал он однажды к ужасу одной своей собеседницы (по-чешски «красный живот» – красивая жизнь!).
Немецкое слово «патцер» означает «плохой работник», «халтурщик». В конце 30-х годов эмигрировавший из гитлеровской Германии Якоб Мизес давал сеанс одновременной игры в Лондоне Один из участников решил, что его король запатован Вопрошающе взглянув на сеансера, он спросил:
– Пат, сер?
– Сами вы патцер, молодой человек! – досадливо заметил Мизес и указал на два поля, имевшихся в распоряжении черного короля.
С тех пор слово «патцер» стало применяться в английском языке в специфическом значении – «шахматный пижон».
На одном из международных турниров партия между испанской и английской шахматистками пришла к явно ничейной позиции, Сделав очередной ход, испанка робко произнесла:
– Таблас? (Ничья?)
Англичанка не поняла, но и для нее создавшаяся на доске ситуация никакого интереса не представляла. Не видя возможностей для игры на выигрыш, она резко бросила:
– Дроо? (Ничья?)
Тон ответа несколько смутил испанку, и она вопрошающе взглянула на стоящую возле их столика
