– Нет, я же говорил тебе. Нужно заправиться, воды докупить. Переночуем заодно. Посёлок.
– Опять посёлок?
Неужели они едут по кругу, ведь только что уже был один посёлок? Нет, это другой посёлок, в том воды не было. Вернее была, но плохая, без хлорки.
Свернули с трассы к посёлку. Кирпичные пятиэтажки по обе стороны дороги казались нежилыми, хотя некоторые окна светились. Нигде не было штор. Нигде не было деревьев.
Шарван припарковал машину, и они пошли по асфальту к одному из домов. В помещении Анна отошла к грязно-голубой стене. Шарван перекинулся парой неслышных фраз с женщиной под лампой, за стойкой. Взял ключ. Позвал Анну. Она пошла за ним по пыльному коридору в комнату с двумя кроватями. Щёлкнули выключателем. Чёрт. Лампочка оказалась перегоревшей.
– Если хочешь, – сказал Шарван, – здесь есть душ с тёплой водой.
Она обрадовалась, засуетилась – а мыло? А шампунь? Туалет и душ находились в конце коридора – общежитие, а не отель со звёздочками.
Мыться пошли вместе. Душ им открыли всего на полчаса, и то с неохотой. Увидев Шарвана голым, стоящим, а не распластанным рядом, чуть не засмеялась. Он не был красивым мужчиной. Худой, и наверняка у него проблемы с позвоночником, сколиоз какой-нибудь. Он был неловким. Впрочем, неловким был он и в одежде. Не то чтобы он в самом деле вёл себя не так, как все, но присутствовало в его движениях едва уловимое отклонение, и Анна, она тоже быстро раскусила его и иронизировала иногда, едва заметно, посмеивалась над ним, потому что он всё равно ничего не мог заметить за поблескивающими линзами своих очков. Из-за этой неловкости не могла отказаться от радости спать с ним, от радости обхватывать его руками и целовать в шею. Он был таким притягательным из-за неловкости.
Вода лилась шумная и горячая. Снизу поднимался пар к желтеющей за металлической сеткой далёкой лампочке. Пар вытапливал из кожи Анны грязь, запёкшуюся кровь, остатки болезненных ушибов. С потом выходило прошлое – короткое, недавнее, и дальнее, то, что было до её встречи с попутчиком и до… Совсем до… Пот, смешиваясь с водой, тёк на рыжий кафель пола. Голый Шарван уже смутно различался в паре, и, сквозь смех, в ней проснулось желание. Теперь его кожа такая чистая, мягкая, погладить бы, а потом прижаться всем телом.
Шарван вытерся и ушёл первым, она использовала оставшиеся от получаса десять минут на стирку. Шум воды был похож на дождь, Анна напевала, сама не зная что, полоскала и выкручивала, складывала завитую в сырую спираль одежду. Когда грязного не осталось, села на пол, подтянула к груди колени и положила на них голову. Мокрые волосы хлестнули по лбу, по ним сползали капли, как насекомые. «А не заплакать ли?» – мелькнула мысль, но плакать не вышло, получился только глухой хрип, похожий на звук поезда, плакать не было ни причины, ни повода. Прижала сильнее ноги к животу. Быть одной – как интересно побыть одной, без него. Тянула с возвращением в комнату. Толстая женщина в синем с разводами халате открыла дверь снаружи, своим ключом, и посмотрела на Анну. Анна подняла глаза.
– Время вышло.
Поднялась, закрутила кран. Обернулась казённым полотенцем – слишком маленьким, чтобы скрыть и грудь, и лобок.
– Это не забудь! – Толстая женщина кивнула на её выстиранные брюки, трусы, блузку.
Подняла вещи.
Женщина выждала, пока Анна выключит свет, покинет душевую, и заперла за ней. В коридоре под ноги бросилась кошка. Анна проводила её взглядом, в сторону выхода. Одинаковые дверные ручки. Нажала на свою.
Развесила вещи на быльцах кроватей. Полотенце спало, и Анна повесила его на холодную батарею.
– Ты чем-то расстроена?
– Нет.
– Я сказал им заменить лампу. Вдруг тебе захочется написать себе что-то.
Анна промолчала. Она и не обратила внимания на то, что светло.
– Всё равно нужно их строить, потихоньку приучать к порядку. Иначе…
Но и когда выключили лампочку, темнее не стало. В окно светил с улицы прожектор. Шарван поймал её за руку.
– Подожди. Мне непривычно на кровати. Она прогибается, – пробормотала недовольно.
– Но это же удобнее, чем на голой земле?
Больше не говорили.
Анна прикоснулась губами к его плечу, к шее. Смешанный вкус – мыла, того же, которым мылась сама, и его кожи. Почувствовала проникновение внутрь и упала на подушку, не шевелясь. Панцирная кровать скрипела так громко, что Анна засмеялась, он тоже, но тут же его рука скользнула по её лицу – найти рот и не дать ей смеяться. Она поймала пальцы зубами, укусила и лизнула. Он стал быстрым, словно сумасшедший, и она перестала слышать кровать, лишь судорожно вздрагивала в ответ ему и непрерывно гладила его спину.
В этот раз, на кровати, – дольше, чем обычно. Ударялись то о стену, то о быльца. Растягивались вдоль, съезжали вместе с набухшим матрасом, переворачиваясь поперёк. Пока переполнившая рты слюна не выступила пеной на губах, а позвоночник не заболел от напряжения. Тогда безвольно опали на постель.
«Словно осенние листья», – шепнула беззвучно. Шарван приоткрыл рот, но ничего не произнёс. Так и. Его лицо блестело от пота. Анна, ещё не до конца опомнившаяся, стирала пот ладонями. Ей хотелось, чтобы он ещё больше оказывался в ней, чтобы его пот всасывался в поры, сперма в слизистые, слова в мозг.
Но прошло пять минут, и остыло желание принадлежать ему всем существом, впустить до конца. Напротив – тянуло снова мыться, смыть физиологические выделения – прежде всего его, но и свои. Мысленно почти злорадствовала, что всё произошло в его кровати, а её постельное бельё оставалось свежим, насколько может быть свежим бельё в общежитии при дороге. И ей предстояло теперь сладко- сладко заснуть, затеряться в этих нетронутых подушках-одеялах.
– У тебя радостные глаза. Что ты задумала?
– Побег.
Анна сбежала на свою кровать. Каждый шаг, каждое движение тела было таким свободным и приятным, будто у тела был день рождения. Она подозревала, что сразу заснёт и увидит хорошие сны.
Шарван смотрел, как она смеётся во сне. Он снял очки, и Анна потеряла свою телесность: пропали выступавшие под одеялом плечо и бедро. Стала размазанным светлым пятном. Клеткой живой материи. Так легче смотреть. Такая она есть.
Ему не спалось. Он выходил в коридор, где случайно наступил на кошку, кошка завизжала, но Анна всё равно не проснулась. Смотрел в окно, на прожектор, на отъезжающий с парковки синий «Пежо». Ныли под потолком комары. Духота, но сплошное окно не открывалось. Впервые за время пути он вспомнил дом. Всё, что составляло его жизнь вне длинных командировок. И прогнал воспоминание, иначе ночь оказалась бы невыносимо нудной. Приготовился ждать до утра и терпеть. Ему было нужно, чтобы Анна проснулась, ему хотелось… Вдруг она прошептала: «Полночь. Сейчас придут лилипуты». Обрадовался – но нет, она спала. Нацепил очки – нет, не полночь – половина второго. Вышел из комнаты.
Решил, что завтра после секса обязательно скажет ей, что она похожа на его маму в молодости или на его сестру. Любе он никогда не сможет такого сказать, Люба знает, что он детдомовский.
В полтретьего он устал терпеть и наклонился над кроватью. Позвал по имени, но Анна не отозвалась.
