– Тебе решать. Так что с ним сталось, с твоим мужем? Умер он, что ли?
– Что ты такое говоришь! Наверно, нет. Пугаешь меня. Если бы ты знала, из какого дерьма он меня вытащил! Я по дурости сначала… чем только не занималась. Ладно.
– М-да, ты в школе была… хоть и отличница.
– Была. Между прочим, мне в школе очень хотелось с тобой дружить. Но ты была такая тихая, скромненькая.
– Так что, снизойти до меня не могла?
– Скорее не знала, как подступиться.
Сочащиеся сквозь шторы лучи заполняли комнату. Анна прикрыла веки, и лучи заполнили пространство под веками. Она вспомнила, что года через два после школы от кого-то слышала про Лилю, будто та в институт провалилась, после чего то ли спилась, то ли на таблетках прочно сидела, и в милицию приводы были, и чуть ли не до проституции доходило, и что её не узнать, так распухла. Кто это говорил? Пытаясь шить с закрытыми глазами, наколола пальцы. Лиля всё стояла у окна.
– Вот-вот стемнеет. Анют, не хочешь пройтись?
– Нет. Хочу рукав закончить.
Затворничество и одиночество с каждым днём тяготили всё меньше. Может, воздух здесь другой? Всё меньше тянуло наружу. Не ощущался ни недостаток пространства, ни избыток времени. Закатный свет с каждым днём заливал стены всё нежнее. Анна вдевала новую нитку, казавшуюся красной на солнце. Красные пятна лежали на двери. Она быстро перенимала навыки пошива европейской одежды ручной работы. Самой казалось, что в плане качества их не превзойти никаким европейцам.
– Ты не знала, что у меня была дочка? – спросила Лиля.
Анна ещё никогда не увлекалась какой бы то ни было работой до такой степени. Ей хотелось закончить блузку сегодня, хотя был уже девятый час и голова налилась тяжестью. Она представляла, как эта ткань будет ложиться на грудь, как гладко обернёт плечи той, что её купит. Через некоторое время Лиля повторила:
– У меня была дочка.
– Что?
– Темновато. Свет включи себе, не порть глаза.
Анна потянулась с дивана, нажала кнопку выключателя. Лиля зевнула.
– Завтра нужно будет сходить за продуктами. У нас холодильник пустой. Я как больная. Лучше пойду я спать.
– Рано ещё.
– Я себя отвратительно чувствую. Приму чего-нибудь и пойду спать.
Анна узнавала все звуки. Шлёпанье босых ног по полу, хлопок дверцы кухонного шкафа – значит, Лиля достала бутылку коньяка, знакомую ещё с первого вечера, когда разговор шёл о Сергее. Жидкий звук глотков. Стук – поставила на место. Шагая в спальню, заглянула к ней.
– Анют, как ты думаешь, мы подходящие люди, чтобы жить?
– А что, бывают неподходящие?
– Ты не хочешь меня понимать! Вот смотри: из всех возможных людей, которые когда-либо могли бы быть зачаты, на земле живёт ма-а-а-ленькое количество. Значит, они подходящие. А мы с тобой… даже не так: если взять по отдельности, ты либо я, хоть кто-то из нас подходящий?..
– Но живём же!
– Не знаю.
Ушла. Похоже, в самом деле – нездорова. Или обе? Приходилось щуриться – иначе шов оптически расплывался, а пальцы оптически вытягивались и завивались. После нескольких неудачных стежков сдалась – побоялась испортить вещь от усталости. Она почти не ела сегодня – только шила, шила, шила. А холодильник – Лиля права – пустой.
Голова раскалывалась. Не могла заставить себя встать с кресла. Обрезки ткани и мыслей – под глазами. Штора. Дочка. Где-то. Или муж забрал (самый лучший). Или он умер. Наверно, нет. Таблетки. Колёса. Поезда. Зал ожидания. Игла, стежок за стежком – как удары. Будто бьют кого. Теряющее под ударами форму лицо. Раз – и вынырнула: комната, ткань, нитки. Собрала иглы, напёрстки, обрезки, разложила в сундучке, убрала. Оказалось, уже стемнело. Но от страшного образа – разбитого лица, крови, мёртвого тела без дыхания – избавиться не могла. Образ вызывал отторжение, а прятаться – негде.
В одиночестве что-то пожевала на кухне, любуясь белизной стен, и решила, что нужно просто лечь спать – к утру пройдёт само собой, как мигрень. Тело убитого человека – такая форма головной боли. Заглянула к Лиле – та спала, зарывшись лицом в подушку. Прикрыла за собой дверь.
Постелила, достала привычный уже томик Хайдеггера. Но сегодня не читала, просто перелистывала страницы. Дошла до своих записей. Взгляд поймал:
Открыла глаза. Увидела пустоту. Ногти впивались в наволочку.
Анна резко проснулась – с отвратительным ощущением тоски по Сергею. Но стоило открыть глаза – тоска прошла.
– Доброе утро, Лиличка!
Они были в одинаковых полосатых ночнушках.
– Привет! Это из-за дождя я вчера заснула, дождь ночью был.
– А.
Усаживаясь за уже накрытый стол, Анна подумала, что непременно скажет сегодня Лиле в течение дня: либо – что она решила, что всё-таки ещё любит Сергея, либо – что не любит его, но ужасно хочет. Потому что на завтрак была холодная рыба, которая навевает мысли о сексе.
– Анюта, как ты думаешь – нам лучше сразу после завтрака пойти или в сумерки?
– Куда пойти?
– Ну за едой! У нас же продуктов нет.
– Когда хочешь.
– С одной стороны, в сумерки безопаснее, ты сама знаешь. Но и они знают, что мы выходим в сумерки, и наверняка будут ждать. А утром они нас не ожидают.
– Кто – они?
Анна осторожно выковыривала рыбную мякоть из скелета. Рыба была вкусной. Почему рыбы так изгибаются сильно, когда их достают из воды? Не дождавшись ответа на вопрос, сказала:
– Я считаю, лучше дождаться вечера.
На самом деле выходить у неё не было ни малейшего желания. Больше – она впадала в панику от одной мысли, что придётся пройти через дверь. Кто бы ни были «они», плоды упрямой Лилиной фантазии, это хороший предлог, чтобы остаться. Анна принялась обдумывать: она видела запасы сухих круп и макарон, кое-какие обмякшие овощи. Можно продержаться ещё достаточно долго вдвоём, не выглядывая на улицу.
Она давно оценила ситуацию. Поняла, что Лиля не просто лесбиянка, но больной человек. Неудивительно, если вспомнить слухи о её прошлом. Наружность, признаться, совершенно не пострадала, а мозги – похоже.
