пудреницу и посмотрелась в зеркальце. Так и есть, губы опять накрашены кое-как. Это случалось каждый раз, когда Тэчер доводил ее до отчаяния. Она почти машинально водила палочкой по губам. Должно быть, сегодня у нее дрожали руки, потому что линия губ была смазана, а уголки рта приподняты кверху, будто в насильственной улыбке. Фейс задумчиво усмехнулась, показав ровный белый ряд верхних зубов, и крупный рот ее вновь приобрел чувственную прелесть.
Проводя помадой по губам, Фейс услышала гулкие шаги в коридоре, выложенном мраморными плитами. Посетители из дипломатического мира очень редко являлись в такую рань. Фейс недоуменно взглянула на две качающиеся полустворки, которые заменяли дверь. Для мистера Каннингема, казалось бы, слишком рано, — вчера он работал до самой ночи. Кроме того, шагам недоставало его веселой бодрости… вернее, поправила она себя, прежней веселой бодрости… ибо, по словам мистера Каннингема, он уже утратил всякие иллюзии и не нашел ничего взамен. И конечно, это не Генри, — тот, приходя наливать чернильницы, движется совсем бесшумно.
Шаги стали громче, ближе. Шел явно грузный человек с металлическими подковками на каблуках. Стук каблуков оборвался, и под нижним краем створок показались ноги в мешковатых парусиновых брюках, а над верхним краем — замызганная белая панама. Человек помедлил, потом толкнул створки, распахнувшиеся с чуть слышным шелестом.
Шагнув в приемную, человек остановился и, слегка нахмурившись, уставился на Фейс. Он был массивен, но больше за счет жира, чем мускулов. Лицо у него было мясистое и дряблое. Сеть красных жилок на щеках заменяла румянец.
— Не скажете ли, мэм, где тут такая миссис Фейс Роблес Вэнс? — услышала Фейс голос с сильным южным акцентом.
Она положила губную помаду на стол.
— Это я.
Показалось ли ей, или он в самом деле сделал ударение на фамилии «Роблес»? А может, это вышло случайно — ведь южане всегда одни слова проглатывают, а другие выделяют.
— Вот это здорово! — воскликнул посетитель. Сняв панаму, он промокнул потный лоб скомканным платком. Со лба платок переполз на макушку, где в редких, неопределенного цвета волосах просвечивала плешь.
— Потеха, да и только, — продолжал он, — играть в прятки в такую жарищу! Этот шпик внизу заставил меня искать вас по всем этажам. Черт знает что!
— О, — растерянно произнесла Фейс. Ей казалось, что незнакомец сверлит ее взглядом; но это, наверно, потому, что у него такие крохотные глазки, уверяла она себя. Ей хотелось спросить, что ему нужно, однако она почему-то чувствовала себя неловко от пристального внимания, с каким он ее разглядывал. И он, по-видимому, тоже смотрел на нее не без замешательства. Быть может, он представлял ее себе совсем иначе и удивлен, что она оказалась не такой? Ведь когда он обратился к ней, в голосе его звучали самые почтительные нотки — «мэм» сказал он. И тотчас же она поняла в чем дело: южанин увидел перед собой настоящую леди.
— У меня для вас кое-что есть, миссис Вэнс, — сказал незнакомец.
И в голосе его уже не было почтительности. Когда-то в детстве мальчик постарше Фейс вот таким же тоном подозвал ее, а потом положил в ее доверчиво протянутую руку скользкого червяка.
— Что именно? — спросила Фейс.
Из внутреннего кармана пиджака он достал сложенную розовую бумажку размером с почтовый конверт. Развернув, он протянул ее Фейс.
— Что это?
— А вы разве неграмотная? — грубо сказал он.
Фейс бессознательным жестом взяла розовую бумажку. И так же бессознательно заметила печать, которая ставится на официальных документах, и подлинную подпись председателя палаты представителей.
— Ничего не понимаю… — произнесла Фейс.
— Это вызов, сестренка. И не уверяйте, будто вы не знаете, что такое вызов!
«Итак, из „мэм“ я превратилась в „сестренку“», — мелькнула у нее совсем уж неуместная мысль. Человек говорил с ней привычно-властным тоном полисмена. Очевидно, он считает ее преступницей.
— Вам велено, — продолжал он, как бы стараясь вдолбить ей, в чем тут дело, — послезавтра в одиннадцать часов явиться в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Вас хотят кой о чем порасспросить. Ясно?
— Но это, наверное, ошибка! — воскликнула Фейс. — Должно быть, вызывают кого-то другого…
— Нет уж, там, знаете, не ошибаются. — Он нахлобучил на голову бесформенную панаму и двинулся к двери.
— Но почему
Человек пожал плечами.
— Вы-то, наверное, знаете это лучше всех — кроме
Он исчез, и только створки еще тихонько покачивались на петлях. Если б не розовая бумажка, можно было бы подумать, что все это ей приснилось. Но она ощущала в пальцах бумагу, слышала ее шорох — нет, все произошло наяву! Во всяком случае, спокойно сказала она себе, волноваться нечего. Где-то в огромном, скрежещущем государственном механизме кто-то допустил ошибку. Быть может, у нее есть однофамилица. Остается только одно: дождаться мистера Каннингема. Он в одну минуту докажет, что это — недоразумение.
Окончательно успокоившись, Фейс взглянула на часы. Было ровно девять.
И тут она заметила, что пульс ее участился, хотя и самую малость.
3
В первый раз за все годы работы она то и дело поглядывала на часы. Время тянулось все медленнее и медленнее, ее одолевало нетерпение, а мистер Каннингем все не шел, и только около полудня позвонил по телефону. Он еще не знает, сколько задержится у министра, пусть она его подождет, — так сказал мистер Каннингем. Конечно, она будет ждать его сколько угодно, подумала про себя Фейс. Она держала в руке розовую бумажку, которую прочла раз десять и знала уже наизусть.
Вопреки обыкновению, деловая суета, к которой приготовилась Фейс, сегодня так и не наступила. Казалось, весь Департамент знал об отсутствии мистера Каннингема, и никто особенно не интересовался, что делается в его отделе. Телефон звонил редко, телеграмм не было совсем, не вбегали запыхавшиеся курьеры, не велись оживленные беседы на испанском языке, не являлись прилизанные, подобострастные атташе из торговых представительств и посольств. В другое время Фейс порадовалась бы такой передышке. Сегодня же она механически разбирала почту, регистрировала ее, выкурила вдвое больше сигарет, чем обычно, и пыталась сосредоточить мысли на некоторых данных о крупных свинцовых рудниках в Ла-Пасе, где начались серьезные беспорядки, вызванные нищетой рабочих. Но, к удивлению Фейс, даже это нисколько не отвлекло ее.
Она позавтракала, как всегда поздно, в обществе случайной знакомой — переводчицы, с которой любила болтать по-испански. Она упросила старика Генри позавтракать бутербродами в приемной (неграм запрещалось пользоваться главным кафетерием) и отвечать на телефонные звонки. Старый Генри, солидный седовласый негр, в совершенстве знал несколько романских языков. Фейс часто давала ему читать испанские книги из отцовской библиотеки: поскольку в Вашингтоне негров не жалуют, доступ в городские библиотеки был для Генри закрыт. В Департаменте он служил курьером и не раз, в знак уважения, оказывал Фейс мелкие услуги. Ему приходилось довольствоваться мыслью, что у него есть знания, пусть даже их не удается применить: «Mas vale saber que haber»[2] , — эту пословицу он, слегка усмехаясь, часто повторял Фейс.
