полную силу. Хотя, надо полагать, именно тарисситовая имплантация обеспечивает ту самую производительность, от последствий которой сама же и защищает мозг. Личностные качества минимальны, приторможены примерно на уровне пятилетнего ребенка. Иван Иванович, прошу.
— Весьма оригинальный состав жидкости, циркулирующей в системе жизнеобеспечения. До сих пор нам не удавалось исследовать неповрежденный объект, все, что попадалось в руки нашему флоту, находилось в разных стадиях разрушения. Мы синтезировали по имеющемуся образцу боевой коктейль бельтайнских пилотов и простимулировали им мозг. Результаты сногсшибательны. Вы часто пользуетесь этой гадостью, мисс Гамильтон?
Мэри, отставившая в сторону тарелку и теперь прихлебывающая горячий ароматный чай, коротко пожала плечами:
— Кадетов Звездного Корпуса с детства приучают к воздействию стимуляторов, без них в бою делать нечего.
— В таком случае, это действительно тариссит, — удовлетворенно кивнул Эренбург. — Интересно, кто первый додумался до такого?
— Констанс Макдермотт, одна из предков Лорены. Вы уже знакомы с Лореной Макдермотт?
Эренбург задумчиво кивнул:
— Мисс Макдермотт производит впечатление чертовски умной женщины. Это, видимо, семейное.
— Линейное. Линия Макдермотт издавна дает Бельтайну не только пилотов, но и ученых. Что касается семей… с этим у линейных редко складывается, сэр.
Тут в разговор вступил Гаврилов, уже некоторое время внимательно рассматривающий Мэри:
— Стало быть, мисс Гамильтон, вы принадлежите к Линии Гамильтон?
Мэри усмехнулась с едва заметной иронией и покачала головой.
— Вот как? Значит, вам предстоит стать родоначальницей?
— Нет, господин Гаврилов. Я не принадлежу к Линии Гамильтон, потому что мой отец не бельтайнец. Я полукровка, мой набор генов недостоин продолжить Линию, — в голосе Мэри прорезались издевательские нотки. — Так что последней представительницей моей ветви Линии Гамильтон была моя мать.
— Простите, мисс Мэри, вы сказали — была?
— Она погибла в космосе, когда мне было полгода. Так что все, что у меня есть — ее голоснимок и плита на мемориальном кладбище. Когда я была маленькой, мне это казалось ужасно несправедливым. — лицо Мэри стало задумчивым, и Тищенко не взялся бы интерпретировать слабую улыбку, время от времени кривившую ее губы.
— Понимаю, — пробормотал Гаврилов. — А ваш батюшка?
— Бабушка говорит, что я похожа на него. Очень может быть. Но тут мне трудно быть объективной, единственное изображение отца было в коммуникаторе матери, и когда она пошла на таран… Во всяком случае, на мать и вообще на Гамильтон я не похожа совсем, — бельтайнка в который раз пожала плечами. — Из того немногого, что мать рассказала бабушке, следует, что он был офицером, они познакомились на Бастионе Марико, отец хотел на ней жениться, но погиб, не успев сделать этого. Второе имя я получила в его честь, а первое — как благодарность Пресвятой Деве, давшей матери ребенка в память о мужчине, который любил ее. Впрочем, возможно, что все это вранье.
— Почему вы так думаете, мисс? — негромко спросил Гаврилов, не сводящий с Мэри испыту-ющего взгляда. Остальные молчали, предоставив генетику удовлетворять любопытство со странной, обычно несвойственной деликатному Павлу Тихоновичу настойчивостью.
— Вы не знакомы с нашими обычаями, сэр. Сейчас стало чуть полегче, в частности, мой второй пилот вышла замуж за нелинейного, сейчас беременна третьим ребенком и это как-то проглотили. Но тридцать три года назад бельтайнка из Линий, допустившая и сохранившая беременность от безвестного чужака… Алтея Гамильтон стала парией, понимаете? Ее в лучшем случае жалели, а чаще презирали, Генетическая служба настаивала на аборте… И если для того, чтобы иметь хотя бы одного союзника, она солгала своей матери, рассказав историю, достойную баллады о трагической любви, не мне ее судить.
Генетик с некоторым трудом сцепил пальцы заложенных за спину рук, прошелся по лаборатории, потом подошел к Мэри и ободряюще улыбнулся:
— Знаете, мисс Мэри… я уже довольно давно живу на белом свете. И почему-то я совершенно уверен, что ваша матушка сказала тогда чистую правду. Да-c. Кстати, я еще не успел отчитаться перед вами…
Пока Гаврилов обстоятельно рассказывал о том, что показал генетический анализ содержимого пробирок, а также двух детей, обнаруженных в подводном комплексе и нерожденных малышей Джессики Фергюссон, доктор Тищенко никак не мог отделаться от мысли, что у колобка-однокашника появилась какая-то идея. Идея, которую он не собирается озвучивать в присутствии мисс Гамильтон, намеренно уводя разговор в сторону. Похоже, это заметил и Эренбург, время от времени бросающий пытливые взгляды то на коллегу, то на его собеседницу. И когда с Тищенко связался Корсаков, сообщивший, что ждет мисс Гамильтон к обеду в кают-компании и выслал за ней вахтенного, а Мэри с сожалением отставила кружку, откланялась и ушла, корабельный врач немедленно взял старого приятеля в оборот:
— Ну-ка, Паша, выкладывай, что это тебе в голову взбрело? Сроду за тобой такого не водилось — в открытой ране ковыряться. Ты же не мог не видеть, что никакого удовольствия разговор с тобой ей не доставил!
Гаврилов попробовал было пристроиться на табурет, с которого встала Мэри, поморщился и опустил сиденье. Круглая добродушная физиономия была не то чтобы мрачной — скорее, целеустремленной.
— Стас, не шуми. Тут вопрос серьезный, более чем. Ты мне лучше вот что скажи: вы биокарту с девушки сняли, когда приводили ее в порядок после боя? Полную биокарту?
— Конечно. Черта с два мы бы ее от райских врат оттащили без полной биокарты. Организм, я тебе скажу, уникальный. И ведь твои коллеги с Бельтайна в данном случае сделали только половину работы, вот что у меня в голове не укладывается! Каковы же в таком случае чистокровные?
— А чистокровные, думается мне, послабее будут, тут вся штука именно в сочетании. Вот что, Стас, сбрось мне биокарту мисс Гамильтон и дай минут десять. Хочу кое-что проверить.
Заинтригованный Тищенко выполнил просьбу Гаврилова быстро, но с некоторым недоумением. Он никак не мог взять в толк, что надеется приятель выудить такое, на что не обратил внимания он сам. Смирнов начал что-то пояснять Эренбургу, тот кивал, время от времени вставляя замечания, с трудом балансирующие на грани пристойности, сам Тищенко тоже отвлекся, поэтому торжествующий вопль генетика застал всех врасплох. Гаврилов смотрел на дисплей, потирая пухленькие ручки и почти подпрыгивая на табурете.
— Паша, что там у тебя? Не томи! — Станислав Сергеевич старался говорить с легкой насмешкой, но честно признавался себе, что явная победа Павла Тихоновича задела его за живое.
— Сейчас, сейчас, еще минуточку… — протараторил тот, лихорадочно бегая короткими толстыми пальцами по клавиатуре. — Ну вот… почти… есть. Прошу вас, господа.
Все трое сгрудились за спиной генетика. На дисплее медленно кружились десятка полтора лиц, одних только лиц, от линии роста волос до подбородка.
— Ну-ка, Стас, покажи мне здесь мисс Гамильтон! — потребовал Гаврилов, и Тищенко, не испытывая ни малейших затруднений, ткнул пальцем в дисплей:
— Вот она!
— Верно. А тут? — картинка неуловимо изменилась. Лица по-прежнему кружились, но теперь Тищенко сомневался — даже если его не разыгрывали, и майор Гамильтон действительно была здесь, ее лицо затерялось среди других. Наконец корабельный врач не выдержал:
— Давай объясняй, ты, мистификатор!
И генетик негромко рассмеялся, довольный собой.
— Все мы знаем, господа, что фенотип определяется генотипом, — начал он лекторским тоном. — Другими словами, ребенок похож на своих генетических предков. Иван Иванович, будьте любезны, прикройте дверь… спасибо. Да, ну так вот. Внешность мисс Гамильтон поразила меня и…
— Чем это она тебя поразила? — перебил его изрядно раздосадованный Тищенко. — У нее достаточно заурядное лицо, впрочем, вполне приятное…
— Достаточно заурядное, да. Для русского крейсера. Но не для Бельтайна. Первая подборка — мисс Гамильтон в окружении соотечественниц. Выделяется, как гладиолус среди георгин. Красивые цветы
