что ей рассказал Людвиг. Вот, оказывается, какими методами эти люди воспитывали в себе отчаянную, бесшабашную храбрость, презрение к смерти. Ведь майор Вернер гордился тем, что имеет право носить под мундиром возле сердца значок ордена «Простреленное яблоко». А как завидуют ему другие!
— Я представляю себе, как это было, — широко раскрыв мечтательные глаза, тихо произнесла девушка. — Вы смелый, бесстрашный, стоите у стены, на голове — освещенное фонариками яблоко, а где–то в темноте целится из своего пистолета этот ужасный пьяный барон. У вас было бледное лицо?
— Не знаю. Впрочем, я всегда становлюсь бледным, когда выпью.
— Какой вы храбрец! — воскликнула Оксана восторженно.
— Храбрость имеет различные оттенки, — серьезно сказал Вернер. — Я задумывался над этим вопросом не раз. Если говорить о том случае, который ты имеешь ввиду, то, во–первых, я был пьян тогда, а храбрость пьяного чаще всего граничит с глупостью. Кроме того, в кругу летчиков у меня было особое положение. Это ужасно, Анна, поверь мне. Я люблю свою мать, я ее боготворю. Но она полька… Я страдал. Я был лучшим учеником в летной школе и все же чувствовал на себе косые взгляды… Я из кожи лез, чтобы доказать своим товарищам, чистокровным арийцам, что я не хуже их — сильнее, отважнее, мужественнее. Понимаешь, что я почувствовал, когда барон Шварцкопф в присутствии других летчиков назвал меня трусом? Я готов был задушить его.
— Вы и сейчас страдаете… — бросила пробный камешек в душу летчика Оксана.
— Сейчас? Пожалуй, нет. Я стал старше, умнее. Что бы ни говорили эти ученые специалисты — я настоящий немец. Я это доказал на войне. Кроме того, я понял истину: все мы — стопроцентные и пятидесятипроцентные — равны перед богом, и Кого он позовет к себе первым — его воля.
Последние слова Людвиг произнес с нескрываемой иронией, и они, очевидно, были полностью предназначены для набожной Анны. Девушка, казалось, приняла их всерьез и перекрестилась.
Они долго шли молча. Вернер, думая о чем–то, по–недоброму щурил глаза и катал желваки под кожей. Его длинные пушистые ресницы вздрагивали.
— А все–таки это очень–очень романтично, — сказала вдруг Оксана. — От вашего значка веет поэзией старинных рыцарских обычаев. — Она мечтательно улыбнулась и добавила певуче, точно прислушиваясь, как звучат ее слова:
— Рыцарь «Простреленного яблока»!..
— Да, девушкам это должно нравиться. — равнодушно кивнул головой Вернер.
— Скажите, Людвиг, — поинтересовалась Оксана, — подполковник Хенниг — тоже рыцарь вашего тайного ордена?
— Нет, Эрнст оказался умнее нас. Он, видимо, пронюхал что–то и держался подальше от барона.
— Но ведь его могли заподозрить в отсутствии мужества, храбрости?
Презрительная улыбка тронула губы Вернера.
— Видишь ли, Анна, — сказал он язвительно, — отвага нашего командира общеизвестна с давних пор. Его мужество не требует испытаний и проверки. Поэтому Эрнст остается на земле, а полк на задание водит его заместитель.
…Каждый день после завтрака они уходили подальше от аэродрома, бродили по полям, по берегу реки и болтали. Вернер отдыхал, набирался сил для будущих своих подвигов — генерал Ригель предоставил ему десятидневный отпуск для этой цели. Оксана не пыталась выведать у летчика какие–либо сведения военного характера и даже не заводила разговора на эти темы. Ее интересовало другое–чувства и мысли Людвига–Станислава. Чтобы успешно бороться с врагом, его нужно хорошо знать. А за эти дни девушка узнала многое.
9. ПИСЬМА
Оксана передала связному записку с важным сообщением: дивизия бомбардировщиков дальнего действия, базирующаяся на Полянских аэродромах, в ближайшее время будет переброшена в Ворошиловград.
Эту новость сообщил девушке Людвиг.
После длительного перерыва майор Вернер снова принял командование эскадрильей и уже успел сделать несколько чрезвычайно удачных вылетов, нанося бомбовые удары по тылам советских войск. Теперь у него было мало свободного времени, и он уже не приглашал Оксану совершить с ним прогулку за город. Они встречались только в столовой и успевали переброситься всего лишь несколькими словами. Летчик, по–видимому, полностью был поглощен своими служебными делами и интересами.
Оксана была рада этому. Она чувствовала, что тот Людвиг–Станислав, который бродил с ней по полям, рассказывал о своей семье, любовался сорванными цветочками, невольно возбуждал в ней какую–то симпатию к себе, притуплял ее ненависть. Сейчас все стало на свое место: майор Вернер был только врагом, причем врагом более опасным и страшным, нежели подполковник Хенниг, уже хотя бы по той причине, что был в несколько раз храбрее Хеннига. И вдруг Людвиг снова удивил Оксану своей добротой и сердечностью. Летчик явился на квартиру сестрички, принеся с собой небольшой чемодан.
— Анна, мы скоро покидаем Полянск, — сказал он, раскрывая чемодан. — На прощанье я хочу подарить тебе кое–что. Пожалуйста, не маши руками. Это совершенно не нужные мне вещи, а тебе они пригодятся. Никогда не отказывайся от подарков, если они сделаны от чистого сердца и без всяких задних мыслей.
Он выложил на стол небольшой коврик, белое покрывало для постели, узорчатую шелковую скатерть и две книги: «Страдание молодого Вертера» Гете и «Сказки Андерсена».
— Книги я возьму, Людвиг, — заявила Оксана. — Большое, большое спасибо за них. Я тронута… А остальное не могу принять. Я говорю совершенно серьезно. Людвиг.
— Сестричка, ничего не желаю слушать. Подарок — есть подарок. Я хочу сделать тебе приятное. Ты не знаешь, как я тебе благодарен.
— За что?
— За многое. Ты, пожалуй, не поймешь… За те дни, когда мы, как брат и сестра, прогуливались по полям и ты терпеливо слушала мои рассказы, за… Нет ты не поймешь.
Он грустно улыбнулся, точно ему самому показалось смешным и нелепым то, о чем он говорил.
— Я все понимаю, Людвиг, — рассудительно сказала Оксана. — Я вам также за все благодарна. Но такие подарки принять не могу. Если вам не нужны эти вещи — вы можете отослать их матери. Она будет рада.
Летчик изменился в лице.
— Что ты?! — сказал он торопливо и возмущенно. — Я бы обидел, оскорбил свою мать, если бы послал ей эти тряпки. Знаешь, что она написала мне, когда нам разрешили отправлять посылки на родину? Дорогой сынок, если ты не хочешь огорчать свою старую мать, то, ради бога, не присылай нам посылок. Я не могу прикоснуться ни к одной вещи. Меня не может обрадовать то, что отнято у других. Ради бога, не пачкай руки об эти несчастные тряпки. Вот что она мне писала. Разве после этого я могу посылать ей?
Оксану позабавило возмущение Вернера: он стеснялся посылать матери награбленное барахло, но без смущения предлагал его в подарок сестричке. Логика совестливого мародера. Она не удержалась, чтобы не уколоть его.
— Людвиг, разве эти вещи вы привезли из Германии? Вернер резко вскинул брови и обиженно, строго взглянул на девушку:
— Ты ведешь себя возмутительно. На что ты намекаешь? Может быть, ты думаешь, что я… Ошибаешься! Я выиграл это барахло в карты. Где его взяли другие? Какое мне дело! Я отвечаю только за себя.
— Не сердитесь, Станислав, — мягко сказала девушка, заранее зная, что сейчас произойдет.
— Опять?! — гневно сверкнул глазами и крикнул летчик. — Ты решила испортить мне настроение?!
— Нет, — выдержав его взгляд, спокойно ответила Оксана. — Мне почему–то нравится это имя. Может быть, потому, что так называла вас мать. Ведь вы много рассказывали о ней… Впрочем, зачем нам ссориться? Я принимаю ваш подарок, Людвиг. Мир?
Летчик, все еще хмурый и возмущенный, прошелся несколько раз по комнате из угла в угол и,
