то, что сказали мне бессмертные, когда я принял кохобу. Отца они не упоминали. Говорили про мать. Ты ее увидишь. Скоро или нет, не знаю. Но она не будет стареть. Она уже сейчас больше не стареет. Поэтому ты можешь разрешить себе не торопиться с возращением на родину. У тебя есть время.
Значит, я понял его правильно. Теперь уже и не знаю, насколько осмысленно мое решение остаться здесь на месяц, чтобы принять кохобу. Что я такого узнаю? Скорее всего, это будет просто опьянение, несущее бессмысленные фантазии. Что, видимо, и произошло с ним самим. Разве можно иначе объяснить эту его уверенность в том, что моя матушка больше не стареет?
А ведь как хочется в это поверить!
— Почему бехике говорит, что у меня есть время? — спросил я. — Пусть моя мать и не стареет. Но ведь я сам могу состариться и не дожить до того часа, как увижу ее.
— У тебя есть очень много времени, ибо ты и сам больше не стареешь.
Я оцепенел, и по спине пробежал холодок.
— Я не могу это объяснить. — С этими словами бехике посмотрел мне прямо в глаза, отчего мне стало совсем не по себе. — О таком я слышал лишь в одном древнем сказании, где говорилось про источник вечной жизни. Но духи ничего про этот источник мне не говорили. Они просто сообщили, что ты больше не стареешь.
Он кивнул, показывая, что разговор окончен.
Я встал, испытывая такую бурю чувств, что даже не попытался сразу разобраться в них.
Месяц, прошедший с тех пор, я провел в уединении. Бехике настоял на том, чтобы я избегал разговоров с людьми и не виделся с Зуимако весь период очищения перед обрядом.
Все это время я обдумываю то, что он сказал, и не могу понять, как же я ко всему этому отношусь. Мне сейчас двадцать пять лет. Значит, отныне мне всегда будет двадцать пять лет? А матушке всегда будет сорок четыре? Как это может быть?! Почему именно мы?! Ведь до недавнего времени мы, как все люди и другие живые существа, исправно взрослели и старели.
Сегодня я прохожу ритуал кохобы. Не могу понять, какие у меня в связи с этим ожидания. Скорее всего, нет никаких. Я не особенно люблю состояния опьянения. Что же касается духов и богов, с которыми меня вроде бы ожидает встреча… Мысленно проделываю абсурдный с точки зрения таино жест — пожимаю плечами.
Это не мир моих представлений. Говоря словами Алонсо, не мой сон. Поэтому вряд ли это произойдет. Мне с детства рассказывали не о матери вод и Предвечном Защитнике, а о шести днях творения, о распятом Спасителе, о Деве Марии.
Может быть, я увижу какие-то образы, связанные с христианским мировосприятием? Впрочем, я и от него сейчас очень далек. Поэтому принимаю решение даже не пытаться угадать заранее, каким будет мой опыт.
В любом случае я обещал бехике, что останусь на острове ради этого дня, и выполнил свое обещание. Теперь я просто стараюсь сосредоточиться на своем любопытстве, чтобы не обращать внимания на холодок опасливой нерешительности.
Назад пути нет. Меня уже разукрасили черной краской. Уже отвели в то укромное место за скалой, где я освободил желудок от остатков пищи, если они в нем вообще были, ведь последние сутки я, подчиняясь правилам очищения, ничего не ел.
Возвращаемся в каней. Меня усаживают на
Рядом со мной стучат в барабан, отбивают такт мараками. Вокруг меня ведут хоровод черные фигуры с огромными кругами белой краски вокруг глаз. Когда кохобу принимал Маникатекс, я был одной из таких фигур.
Кто-то уносит блюдо и выпавшую из моей руки тростинку. Порошок, который я только что вдохнул, обжег горло. Желудок мигом подпрыгнул вверх.
Меня сейчас вывернет наизнанку!
Нет, не вывернет. Пустой желудок после нескольких безуспешных попыток постепенно прекращает конвульсии и успокаивается.
Может быть, я слишком тороплюсь в ожидании удивительных видений, ведь времени с момента приема порошка прошло совсем мало, но я чувствую привкус разочарования. Ни Иисуса с Девой Марией я не вижу, ни Атабей и других персонажей из пантеона таино. Вместо этого слышу собственные мысли. Оказывается, их у меня куда больше, чем я обычно замечал. Обнаруживаю, что некоторые мысли тише остальных, а другие столь громогласны, что хочется попросить их вести себя поспокойнее.
Мысли спорят друг с другом. Некоторые из них обычно глубоко запрятаны, но сейчас и они не могут скрыться от моего внимания. Наблюдать собственные мысли очень интересно.
Не знаю, с чего я вдруг начинаю вспоминать местных лягушек, и они кажутся мне чрезвычайно увлекательной темой для размышлений.
Я воображаю их, и крошечные, трепещущие, хрупкие серо-зеленые существа кажутся мне вдруг чудом гармонии и совершенства! Вот только квакают они невыносимо громко! Это уже не звук моих мыслей, а всеохватный, оглушительный грохот, производимый лягушками в ручье. Или барабаном и погремушками в большой хижине бехике. Это шумят не лягушки, а люди — добрые люди таино из племени коки.
Меня поражает неожиданная аналогия. Как же мне это не пришло в голову раньше?! Альбигойцы в далекой Европе более двухсот лет назад тоже называли себя «добрыми людьми»!
Как-то я спросил Маникатекса, почему
— Потому что мы не едим человеческой плоти, как карибы, — ответил он. — Потому что нашим богам не нужна кровь.
Они добрые люди, ибо не признают человеческих жертвоприношений. А противостоят им те, для кого убийство является актом веры, праведным деянием. Точно так же наследники тех, что когда-то уничтожили альбигойцев, разорив целую страну, называют сегодняшние узаконенные убийства актами веры, «аутодафе». И искренне верят, что, сжигая еретика или ведьму, они спасают бессмертную душу.
История повторяется: добрым людям вновь грозит праведное истребление от рук добрых христиан во имя Того, кто призывал любить ближнего больше, чем самого себя!
Удивительно, европейцы говорят о любви к людям и во имя ее убивают людей. Произносят формальные, затертые, давно утратившие содержание слова, не умея испытывать сострадания и жалости. А эти туземцы вообще никогда не обсуждают любовь. И тем не менее полны подлинного сострадания ко всему живому. Даже убивая зверей ради пропитания своего рода, они всегда благодарят их и просят у них прощения.
Что же может их спасти? Ведь христиане обязательно сюда доберутся. Они уже находятся на соседнем острове, объявив его собственностью Кастилии. Когда-то Алонсо испортил мне настроение, сказав, что мы не вправе отнимать чужие земли и насильственно обращать их обитателей в нашу веру. Теперь я понимаю, как он был прав!
Они придут сюда и объявят Борикен собственностью короны. И будут устанавливать здесь свои законы. Это очевидно.
На миг мелькнула мысль, что я уже называю своих соплеменников словом «они», но тут же исчезла, уступив место тревоге и поискам решений.
Может быть, я могу если не спасти, то хоть как-то помочь людям коки и остальным
Может быть, обе стороны прислушаются ко мне, и я смогу предотвратить столкновение?!
Эта мысль приводит меня в такое волнение, что я больше не в силах держать глаза закрытыми. Покачивающиеся в сумраке фигуры людей становятся подвижным фоном для окружающих меня, меняющих очертания, подрагивающих статуэток. Перед глазами проносятся непонятные искры и вспышки. Они
