ад, господи помилуй! Столько народу там полегло…
— А что сделали с жителями города после его падения? — спросил рябой.
— Тех, что сумели собрать деньги и откупиться в течение восьми месяцев, поселили в отдельный квартал и запретили покидать его. Остальных продали в рабство, и таких было видимо-невидимо. Королева дарила невольников-мавров придворным дамам, король посылал их в дар своей сестре, неаполитанской королеве, а также его святейшеству папе в Рим, многих невольников подарили военачальникам и грандам.
В воздухе плясали недолговечные искры от костра.
— После взятия Малаги герцог Кадисский отправил нас брать крепость Орсуну, — сказал тот, что воевал под Басой. — Им сразу предложили: или сдавайтесь, или всех перебьем. Они решили сдаться, но попросили, чтобы им предоставили такие же условия, которые получили мавры из Малаги. Видимо, думали, что жителям Малаги дадут какие-то привилегии. Король обещал выполнить их просьбу. Их всех перевезли в Малагу и продали в рабство вместе с остальными.
Слушатели засмеялись.
— Да, его высочество всегда держит свое слово, — сказал рябой, и это его замечание вызвало новый взрыв хохота.
— То же самое сделают и в Гранаде, — уверенно произнес чей-то совсем молодой голос.
— Ну, это вряд ли, — проговорил коренастый бородач. — Эмир Боабдил не такой упрямый безумец, как Хамет ас-Сегри, который правил Малагой. К тому же Боабдил в те дни оказал дону Фернандо большую услугу. Когда его родной дядя Абдалла аз-Загал отправил на помощь маврам Малаги войско из Гуадикса, гранадский эмир выслал ему навстречу целую армию и наголову разбил его. Тогда Боабдил был нашим союзником. Возможно, их высочества в память о той услуге отнесутся к нему великодушно. Хотя, конечно, многое зависит от того, насколько упорно он будет сопротивляться.
— Как же он мог предать своих?
— Правитель Малаги не был для него своим. У них там застарелая вражда между двумя правящими родами — ас-Сегри и Абенсеррахов.
— Они друг с другом обращаются как звери, поэтому мы их и побеждаем, — заключил рябой. — Это же надо: послать войска против собственного дяди.
— Подумаешь, дядя! Этот Боабдил сверг с трона родного отца. Чего уж тут про дядю говорить…
— Одно слово: мусульмане…
Мануэля позабавили эти слова. Сказавший их, видимо, искренне верил, что в среде христианских правителей никогда не бывает междоусобиц и внутрисемейных войн за обладание престолом. Как будто до воцарения доньи Исабель Кастилию не сотрясала гражданская война между нею и ее племянницей Хуаной Бельтранехой[27].
Становилось поздно, и многие уже покинули собрание возле костра. Потихоньку стали вставать и остальные. Мануэль подошел к бородачу и тихо произнес:
— Вижу, ты успел основательно разобраться в гранадских делах, Пепе.
Тот обернулся и, не веря собственным глазам, вскрикнул от радости.
— Дон Мануэль! — Он бросился вперед, словно собираясь обнять Мануэля, но сдержал свой порыв. Пепе Крус воспитывал Мануэля с самого детства и в иных обстоятельствах мог бы в порыве чувств обнять своего господина и даже назвать его детским именем, но, конечно, не в присутствии посторонних.
Мануэль сам с теплотой обнял верного слугу.
— Господи, святой Иаков Компостельский, Иисус и Мария! Какое же это счастье, что вы живы, дон Мануэль! — Пепе не мог успокоиться. — Как это было ужасно, когда вы потерялись! Я ел себя поедом, что недосмотрел. Не мог даже представить себе, как рассказать об этом вашей матушке.
— Как тебе удалось выбраться из Талаверы?
— Когда вернулся в трактир, там стоял страшный шум. Люди кричали про дворянина, который защищал иудействующего маррана, и собирались ехать за ним в погоню. Трактирщик тихо отвел меня в сторонку и посоветовал убраться как можно скорее, пока горожане не прознали, что я ваш слуга. Оказывается, это с вами все они хотели свести счеты. Дон Мануэль, — Пепе с надеждой смотрел на него, — скажите, ведь это все ерунда? Не могли же вы на самом деле защищать того вероотступника?
— Конечно, я не мог его защитить, ведь его уже не было в живых, — ответил Мануэль и резко сменил тему: — А ты теперь сторонник Сан-Бенито или Сан-Томе?
— Здесь сейчас сидели только люди Сан-Бенито. У Сан-Томе свой костер, через три шатра отсюда.
— Все, как я и думал. — Мануэль пожал плечами. — Собственных земляков готовы зарезать средь бела дня, но очень осуждают мусульманскую знать за неспособность ладить друг с другом.
Крус во все глаза смотрел на господина, словно не веря, что тот, целый и невредимый, действительно разговаривает с ним.
— Дорогой мой Пепито! — Мануэля рассмешило выражение лица слуги. — Рад сообщить тебе, что отныне ты будешь не только моим личным оруженосцем, но и сержантом возглавляемого мною подразделения. В соответствии со своим новым назначением, ты покидаешь осиное гнездо под названием «ополчение из Саламанки» и переходишь под мое командование. А также переезжаешь в мой шатер!
— Какая радость! — просиял Пепе Крус. — А командор Леона не будет возражать?
— Думаю, что этот вопрос я сумею уладить через своего военачальника, герцога Кадисского. Будь готов перебраться ко мне уже завтра.
Мануэль ошибся лишь в датах. Крус перебрался к нему не на следующий день, а через день. Как выяснилось, он не только сберег практически всю вверенную ему денежную сумму, но и привез с собой целую поклажу теплой одежды для себя и Мануэля. Учитывая ночную прохладу, это было очень кстати. Вместе с Пепе последовали животные — его кобыла Мессалина, а также прибившиеся к нему уже здесь, в долине, две кошки и собака. Пепе регулярно подкармливал их и дал им имена, уверяя, что они на них откликаются. Кошек звали Сулейман и Фатима, а собаку — Вертихвостка.
— Почему ты дал кошкам мусульманские имена? — спросил Мануэль.
— Потому что они местные, пришли в лагерь из Гранады. Видимо, не могли найти там еду, а мы тут выбрасываем такое количество остатков, что могли бы прокормить целый город. Собаку я сначала назвал Айшей, в честь матери Боабдила, но она так часто виляет хвостом, что ей больше подходит имя Вертихвостка.
Лагерь имел квадратную форму и внушительные размеры. Подобно городу, он был организован по улицам и кварталам. Шатры короля, королевы, придворных и высшего духовенства располагались за холмом, который прикрывал их от возможности внезапного нападения со стороны Гранады. С северо- западного направления в лагерь постоянно подтягивалось пополнение, оружие и припасы из внутренних районов Кастилии.
Муса и его бесстрашные всадники часто совершали вылазки из города, один раз даже проникли в глубь лагеря. После этого король распорядился окружить его траншеями и рвами. Когда строительство лагеря и фортификационные работы завершились, сюда прибыла королева с инфантами и многочисленной свитой. До этого она находилась в Алькала Ла Реаль, откуда руководила поставками для лагеря.
С самого начала осады армия сожгла или захватила в горах Альпухарры и Гранады множество деревень, от которых зависело снабжение города. Отряды католиков контролировали все перевалы в окрестных горах, перехватывая караваны мулов, пытавшихся доставить в город продовольствие. В этом патрулировании не раз принимали участие отряды Мануэля и Гильермо.
Во время одного из таких ночных выездов Энтре-Риос изложил свой взгляд на роль рыцарства. Он кардинально отличался от не слишком высокой оценки благородного сословия, сквозившей в речах Алонсо.
— Это не важно, что феодалы враждуют друг с другом по всей Европе, — рассуждал Гильермо. — Мы можем воевать друг с другом, потом заключать союзы. Одни ордена могут обвинять другие в ереси, как это сделали с тамплиерами. Все это не меняет сути. А она состоит в том, что рыцарство — это единое тело, воинство Христово, которое противостоит магометанству. Поэтому, даже если у нас не осталось фамильных замков и земель, мы должны всегда помнить о своем происхождении.
Мануэль не стал спрашивать, зачем кроткому плотнику из Назарета, призывавшему любить ближнего,
