тему разговора, но Алонсо на этот раз его не поддержал.
— В чем же провинились эти книги? — спросил он. — Тайно исповедовали иудаизм или ислам?
— Некоторые — явно. — Рука Хуана сжимала рукоятку кинжала за поясом. — Там было несколько еврейских Библий, а остальные книги Святая палата признала «пропитанными заблуждениями иудаизма» или содержащими сведения по чернокнижию и магии.
— Лучше бы отдали все шесть тысяч книг мне, — пробормотал по-арабски Алонсо.
— Что ты сказал? — не понял Энрике.
— Я сказал, что только начал свои книжные дела.
— Но мы уже решили, что послезавтра отправляемся обратно в Кордову. Здесь больше нечего делать. Управишься до этого?
— Ну что ты! — удивился Алонсо наивности кузена. — Конечно нет! Мне может понадобиться не одна неделя для того, чтобы завязать необходимые знакомства. Вы-то пользуетесь старыми и налаженными связями дяди, а мне приходится начинать все с самого начала. Отправляйтесь домой без меня.
— Что это за записка у тебя в руке? — проявил Хуан несвойственное ему любопытство.
— Какая-то дама приглашает меня на встречу литературного кружка у нее дома. Понятия не имею, кто она и как обо мне узнала. Может быть, это как-то связано с университетом… Хотя нет, непонятно. Я, правда, сегодня познакомился с одним студентом. Но он учится на факультете права и никак с литературой не связан. К тому же трудно поверить, что за полчаса, прошедшие с тех пор, как мы с ним расстались, он успел рассказать обо мне этой Консуэло Онесте, а она — прислать сюда слугу с запиской. В общем, сплошные загадки.
— Я же говорил, что тебя ждет успех у местных женщин. — Энрике был доволен, что разговор свернул на безопасную колею.
Дом сеньоры (или, быть может, сеньориты) Онесты оказался на площади Пуэнте, возле моста через Тормес. Алонсо уже не первый раз поразился тому, как древним удалось выстроить мост через такую широкую реку. Он был намного длиннее, чем его собрат в Кордове.
Недолго помешкав возле церкви Святого Иакова, где обычно останавливаются паломники, направляющиеся из центральных и южных областей страны в Сантьяго-де-Комопостела, Алонсо нашел нужный ему адрес. Это был не просто дом, а изящный двухэтажный особняк, окруженный садом и оградой. Во Флоренции его не постеснялись бы назвать
Алонсо дернул за веревку, утяжеленную деревянной лисьей головой. Где-то в глубине сада прозвучал приятный звон. Калитка возле главных ворот распахнулась, и за ней оказалась чернокожая девочка, которую Алонсо видел мельком в типографии Небрихи. Сейчас, разглядев ее поближе, он понял, что это уже взрослая девушка, но малый рост и субтильное телосложение придавали ей сходство с подростком.
— Пройдемте в дом, сеньор Гардель, — произнесла она с легким андалусским акцентом.
«Из наших краев», — подумал Алонсо, следуя за девушкой.
— Откуда вы знаете мое имя? — спросил он по-арабски.
Девушка непонимающе взглянула на него, но не стала переспрашивать.
Она ввела его в дом, и Алонсо оказался в широкой прихожей с гобеленами и статуями, чрезвычайно натурально изображавщими сцены любви. Вверх ввела широкая лестница с бронзовыми перилами. На верху лестничного пролета стояла, улыбаясь, молодая женщина среднего роста в красивом зеленом платье и покрывавшей плечи легкой прозрачной накидке. Часть каштановых волос была собрана в пучок, другая свободно спадала на плечи.
— Надеюсь, вам нравится пребывание в нашем городе, сеньор Гардель, — произнесла она мелодичным контральто. — Это я послала вам записку. Очень рада, что вы откликнулись на приглашение.
— Мое почтение, сеньора Онеста.
— Называйте меня Консуэло. Так принято в нашем маленьком кружке. Надеюсь, и вы не будете возражать, если мы будем звать вас по имени?
— Буду только рад. — Поравнявшись с Консуэло, Алонсо увидел вблизи, что она, пожалуй, весьма миловидна. Цепкий взгляд и несколько припухлые губы придавали ее лицу странное сочетание детскости и зрелости.
— Но позвольте полюбопытствовать, — сказал он, — как вы узнали обо мне и почему сочли меня достойным участия в вашем кружке?
— Вам это объяснит один ваш знакомый, — в ее голосе тоже звучало что-то южное, привычное слуху Алонсо.
Консуэло ввела его в небольшую залу на втором этаже, где уже находились двое мужчин. Один был человеком лет пятидесяти — высокий, сухощавый, с длинным носом и ямкой на подбородке. Вторым же оказался студент факультета права Фернандо де Рохас, обладатель смеющихся глаз.
— Дон Антонио, разрешите представить вам нашего нового друга из Кордовы. Это сеньор Алонсо Гардель, знаток тканей и изящной словесности, — произнес Рохас. — А это дон Антонио де Небриха, профессор грамматики и риторики Саламанкского университета, выдающийся переводчик и исследователь языков.
Алонсо, пытаясь справиться с наплывом чувств, обменялся с Небрихой поклоном.
— Дорогой мой Фернандо, я никак не могу взять в толк, как вы успели вчера рассказать обо мне сеньоре Онеста… простите, сеньорите Консуэло.
— А я и не успел. Я сделал это только сегодня и узнал, что вы уже приглашены, — пояснил Рохас и, видя недоумевающее лицо Алонсо, добавил со смешком: — Поверьте, Алонсо, я был удивлен не меньше вашего. Оказывается, нашей прекрасной хозяйке рассказала о вас Суад, ее служанка. Помните, что вы мне говорили в типографии об Овидии и методах предохранения от беременности? Так вот, ваши разъяснения слышала Суад, которая передала эти важные сведения своей хозяйке..
— Но как же вы узнали мое имя, сеньорита Консуэло?
— Просто Консуэло, — поправила его хозяйка, усаживаясь в кресло. — Суад очень хорошо знает, что именно может меня заинтересовать. Поэтому еще до ухода из типографии она спросила мастера-печатника, не знает ли он ваше имя. Оказалось, знает. Кстати, не могли бы вы в точности процитировать слова Овидия относительно предохранительного чехла?
Алонсо начал рассказывать, но Консуэло перебила его:
— Нет, пожалуйста, не переводите. Скажите на латыни.
К его восхищенному изумлению, она подошла к книжному шкафу и записала его слова на листе бумаги.
Алонсо было бы любопытно узнать, какое отношение имеет к литературному кружку студент-юрист, но ему было неловко спрашивать об этом, и он решил, что все в скором времени разъяснится само собой.
В комнату вошел пожилой слуга и поставил на стоящий между креслами низкий столик кувшин с вином и вазочки с сушеными фруктами, орехами и миндалем. Алонсо, окидывая оценивающим взглядом отороченную серебряной бахромой скатерть из камчатного полотна, мысленно поблагодарил дядю и кузенов за то, что они научили его разбираться в тканях. Еще большее внимание привлекал крупный шкаф, на полках которого лежали книги и манускрипты. Это был дом, где ценили искусство и литературу. Однако нигде не было видно его хозяина.
— Друзья! — объявила Консуэло, хлопнув в ладоши. — Сегодня с нами не будет ни герцога Альба де Тормеса, ни дона Гутьерре, ни нашего французского друга Рене. Дон Фадрике сообщил, что хворает. Дон Гутьерре, как вам всем хорошо известно, находится сейчас при ее высочестве в Санта-Фе (при этих словах Алонсо вздрогнул), а наш всеобщий любимец и острослов, мсье Рене де Пуатье, будучи прилежным студентом, готовится к диспуту на факультете. Конечно, он бы запросто побил любого противника, проходи диспут на его родном языке, но, к большому сожалению Рене, диспут придется вести на латыни…
Рохас налил всем вина и подал хозяйке ее кубок. Консуэло поднесла его к губам, отчего обнажилась до локтя точеная, правильной формы рука. Алонсо отметил, что в ее походке и жестах присутствуют женственность, грация и еще что-то, трудноопределимое. Какая-то необычная точность, будто любое, даже самое незначительное движение — шеи, головы, пальцев, колен — тщательно рассчитано и многократно отрепетировано.
