покрыли дорогущим французским лаком в пять слоёв, бугры исчезли, пальцы вытянулись и выпрямились — а этого уж никакими ухищрениями нельзя добиться — и голубые жилки просвечивали через побелевшую кожу, как у аристократки.
К таким рукам пошли бы золотые кольца с бриллиантами.
Милка вздохнула. Украшения она очень любила. Золотое, блестящее, радужное сияние вокруг… Но на её руке было только одно кольцо. Технического серебра, в виде довольно-таки нелепой змеи, обвивавшейся вокруг пальца и оттопырившей кривую голову. В последнее время кожа на пальце, в том месте, где к ней прикасалось кольцо, горела, как от горчичника — но пустяки.
Есть смысл потерпеть.
Кольцо Милка надела для Принца. И то: вечерних туалетов у неё нет, косметика — жуть, особенно тушь, вечно все ресницы в каких-то комках, украшений — только это… а для любимого… Принцесса…
А на самом деле это нужно было сделать уже давно.
Она ведь даже не заметила, как это кольцо повернулось змеиной кривой головой вниз. Она просто гладила своего Принца по лицу и царапнула. И из оцарапанной щеки портрета пошла кровь.
Это был такой шок. Милка несколько секунд тупо смотрела, как тёмно-красная капля медленно ползёт по белой нарисованной скуле, не понимая, как это могло произойти. Потом сообразила — Принц волшебный и портрет волшебный абсолютно во всём, живой — охнула, схватила, было, платок, сообразила, что платок уже не первой свежести — поднесла портрет к губам, слизнула…
И пришло откровение.
В Милкино нутро ударил поток огня такой силы, что она, не справившись с собой, выпустила портрет из рук и зажала ладони между колен. Горячий, сияющий, бешено вращающийся смерч, как бал, как фейерверк, лишил её дыхания, её тело выгнулось то ли в экстазе, то ли в агонии — это было неописуемо прекрасно. Некоторое бесконечное время Милка стонала, пытаясь вдохнуть воздух ртом. Потом поток эйфории схлынул.
И тогда Милка уже решительно и зная, что делает, сняла кольцо с пальца и с силой провела по нарисованной щеке жалом серебряной змеи. Серебро мягко вошло в поверхность портрета — как в живую плоть. Кровь потекла струйкой — и Милка припала к ней губами, сосала, целовала — и кровь Принца горела внутри неё бриллиантовым звёздным огнём…
А после этого Милка изменилась, вернее, начала меняться. У неё распрямилась сама собой вечно сутулая спина, похорошели руки, зрение стало острее, перестали выпадать волосы — и с каждой выпитой каплей крови Принца она становилась всё легче и легче. Все болячки исчезли, вся тяжесть, вся ломота, вся тошная скука исчезла — и Милка почувствовала, что становится восхитительно неживой, нарисованной, как рекламные модели. Лёгкой и прелестной.
Это был подарок Принца. Принц любил её, как никто, никогда и никого.
Правда, в Милкиных переменах были некоторые неудобства. Например, её отражение в зеркале с каждым днём всё расплывалось, расплывалось — пока не стёрлось совсем, а полюбоваться на свой сказочный лик очень хотелось. Но это было не так уж плохо. Чёрт с ним, с отражением. Милка уже стала сказочной героиней, совсем сказочной, нереальной, бесплотной — почти летала, а не ходила. Хуже было то, что её священный талисман, её змеиное кольцо, жалил и жёг ей руку с каждым днём всё больнее. Милка снимала его — и видела ожог на пальце, узкую красную полосу, которая горела огнём. С сожалением думала, что через некоторое время придётся носить кольцо на шее, на цепочке, а прикасаться к нему через тряпочку. Но в сущности, это тоже были мелочи, мелочи.
Теперь Милка спала весь день, легко, сладко, как в детстве — а к вечеру выходила убирать лестницы и чистить мусорники. Работа уже не доставляла ей неудобств; двигаться было легко и приятно, и весенний вечерний воздух великолепно пах свежестью и гнилью. И люди сделались слабыми и ничтожными — Милка иногда с удовольствием думала, что теперь у неё много силы, и она сможет убить кого захочет. Даже свою начальницу.
Потому что её Принц любит свою Принцессу.
После талантливой дизайнерской обработки Романа квартиру в доме, предназначенном на снос, было не узнать.
Ободранные обои задрапировали чёрной материей. Напротив большого зеркала в металлическом тазике рваным пламенем горела смола. В зеркале отражался огонь, чёрные драпировки, толпа бледных, возбуждённых до предела людей с горящими свечами в руках, импровизированный алтарь, на котором стоял огромный стеклянный бокал — зато три гротескные фигуры в чёрных туниках, стоящие прямо перед ним, не отражались и не отбрасывали теней, что делало их совершенно нереальными. В действе было что-то средневековое — и достаточно ужасное.
Роман, держа на вытянутых руках нож с бритвенно-острым, тщательнейшим образом заточенным лезвием, вдохновенно декламировал нараспев:
— …а также древние силы, выдыхающие мрак, и те, кто движет туман, и те, кто несёт облака! А также носящие одежду из человеческих кож и свистящие во флейты из человеческих костей! Те, кто ждёт и жаждет вашего заступничества, готовы поить вас кровью и кормить плотью!
Толпа слегка содрогнулась. Роман выкинул вперёд руку с ножом, указав остриём на ближайшую фигуру:
— Ты готов к жертве?
Ошалелый парень с плоским туповатым лицом и зрачками наркомана испуганно огляделся, встретился с очарованными взглядами участников церемонии — и шагнул вперёд.
Василий схватил его за руку — парень вздрогнул от его ледяного прикосновения — задрал на ней рукав и подтащил к бокалу. Роман с непроницаемым лицом нанёс скользящий удар, неглубоко распоровший мышцы. В бокал хлынула кровь. Парень заорал не то от боли, не то от восторга. Роман нагнулся к его ране и тренированным вампирским движением полуоблизал-полупоцеловал. Толпа взревела.
Ира оттащила жертву в сторону, сунула полотенце, смоченное перекисью водорода.
— Кто ещё готов породниться с сильнейшими мира?! — вопросил Роман, облизнув окровавленные губы.
Добрых полдюжины рук с засученными рукавами протянулось к нему. От прикосновений лезвия ножа, рук Романа и его рта посвящённые в экстазе визжали и вопили, как сборище сумасшедших. От воплей металось пламя; кровь хлестала в бокал и мимо бокала. Крашенная девица в истерике драла собственные запястья длинными наманикюренными ногтями.
— Вы — дети ночей! — орал Роман в тон толпе, и она отвечала безумным рёвом:
— Да!!!
— Вы чувствуете древнюю мощь!
— Да!!!
— Вы могущественны и свободны!
— Да!!! — орали посвящённые, срываясь на визг и пьянея от вида крови.
— Вам дарована любовь! — завопил Роман изо всех сил. — Наслаждайтесь ночью!
Толпа участников обряда, сдирая окровавленную одежду, ломанулась в соседнюю комнату, где были водка, наркота и матрасы на полу. «Ритуальный зал» опустел.
Роман облизал лезвие ножа и отпил из бокала. Упыри жадно и умильно глядели на него.
— Жрите, — усмехнулся он, отходя.
Бокал опустел через минуту.
— Гений ты всё-таки, — искренне восхитился Василий. — В смысле — вы, мессир.
— Вот то-то, — хмыкнул Роман. — Ещё не то будет, малыш.
— А что это за богиня — Балкис-Македа? — спросила Ира, облизываясь.
— Так египтяне царицу Савскую звали, — сказал Роман и потянулся.
— А кто это?
— Не твоё дело.
И отправился переодеваться, прислушиваясь к стонам и воплям за стеной.
А в мире тем временем наступала весна.
