Отступая, парень с розой вошёл в полосу фиолетового рассеянного света. Фонарь освещал его, как прожектор — парадоксально, со всех сторон — и нигде нет теней. Или у него не бывает тени? А как насчёт отражения в зеркале, нуте-с, господа присяжные?
— Что тебе знать понадобилось? — владелец розы быстро взглянул по сторонам. — Что ты привязался ко мне?
Чёрные сгорбленные фигуры шли от метро к троллейбусной остановке редкой толпой.
— Да уж ладно, я сам понимаю, здесь не место — но где место, а? Скажи — я пойду.
— Где-где. Могу сообщить… одним словом. Я тебя не хочу. Отстань, наконец.
— Да что за фигня — хочу, не хочу… Что тебе стоит сказать два слова? Так трудно?
— Скажи, зачем это
— Тебе жалко?
— У тебя нет… тебе нечем…
— Что? Ну что?
— Заплатить. Хочешь, чтобы я тебя убил?
— Чем заплатить? Что ты хочешь? Только скажи — я заплачу!
— Ты не поймёшь. Всё, пусти.
Нет, дудки. Здесь слишком многолюдно для убийства. Ничего не выйдет, милый. Ты и сам понимаешь, что ничего не выйдет. И больше нет смысла показывать зубы. Хотя — эффектно, конечно, очень эффектно. До зависти.
— Ну хорошо. Просто скажи: ты же — вампир? Просто: да или нет?
— Да, да, да, отвали!
И как Роман не пытался остановить, удержать — ничего не вышло. Парень с розой, превратившейся в хрупкий лёд, выскользнул из пятна света, нырнул в густую тень между случайными ларьками, как в тёмную воду — и растворился в сумраке без следа.
Роман дёрнулся за ним — и наткнулся на глухую стену. В стоячем ледяном воздухе ещё висел запах мяты и ладана.
Роман пробормотал сквозь зубы пару слов непечатного свойства и сплюнул на снег.
Роман доплёлся до дома, чувствуя себя простуженным, усталым, разбитым — и то ли разочарованным, то ли, наоборот, вдохновлённым. Когда он набирал код на двери подъезда, когда поднимался по лестнице мимо неработающего лифта — было уже как-то не совсем понятно, видел ли он этого бледного демона с его розой или это был сон наяву, случайная, мало мотивированная галлюцинация.
Ведь не может быть.
Десять лет прошло, десять лет. Лабуда, лабуда, бред, валяние дурака. Столько времени потерял, сдохнуть… Монастырь, тусовка сатанистов, аномальные зоны, горы, пещеры, кришнаиты, буддисты, мусульмане… Мироточащие мощи, плачущие иконы, стоны и хохот, видения и явления, облачные ангелы, газетные вырезки статей о посадках НЛО, о кругах на полях, об образах святых, чудом проступающих на стенах, разумных крысах в канализации, «снежных людях»… Погоня за тенью.
Горы самообмана.
Как у джинна из песенки Высоцкого, «кроме мордобитиев никаких чудес».
И ведь сколько адепты всевозможных вер уговаривали глотнуть, ширнуться, пыхнуть — чёрта с два. Хотелось увидеть в нормальном здравом сознании, трезво, так, чтобы нельзя было бы опровергнуть самого себя. И — нет. Всё объяснимо. Примитивно объяснимо, как чёртик в коробочке, трюки, фокусы, дешёвка. Много трёпа, мало толку. Мелочь накатывается восторженными идиотами, как снежный ком, превращается в сенсацию…
Бывает хуже. Бывает намеренный обман, коммерция, шоу, цирк. Тогда хочется морду набить. Ищешь удивительного, непознаваемого, чтобы холод по хребту, чтобы слёзы восторга, — а попадаешь в обычный балаган, где осторожно вьются вокруг твоего кошелька. И отсутствие результатов в таком случае пытаются свалить на отсутствие должной веры или должной святости, — но ведь чудеса на то и чудеса, чтобы опровергать любые пошлые истины…
Долго играл. Много игр перепробовал. Всё — вздор, уважаемые. В тридцать ты уже почти веришь, что чудес не бывает. Ты ведь уже большой мальчик. Ну что ты до сих пор буку ловишь? Твои ровесники разъелись, поднялись, один — депутат, у второго — сеть магазинов, третья — замужем за нефтяным магнатом, только ты то сторож, то грузчик, то разнорабочий. Всё имущество — обалденно огромная библиотека книг, журналов, газет на оккультные и религиозные темы.
И вот, когда уже почти совсем решил остепениться — просто в метро. В обычный день. Среди обычной сонной толпы.
С ума сойти.
Я сошёл с ума.
Роман позвонил в дверь.
Открыла сестра, растрёпанная, в сальном халате, в стоптанных тапках с дырками на месте больших пальцев. Сердитая.
— Ты позже прийти не мог?
— На работе задержался.
— Работник… Получаешь гроши, а торчишь сутками.
Роман протиснулся мимо сестры в узкий тёмный коридор. В квартире пахло сигаретным дымом, пивом, дешёвой туалетной водой, щами… Гадко, но хоть тепло, да и жрать охота, как сволочи.
— Тань, у тебя есть поесть что-нибудь?
Бухнула холодных вчерашних щей в жестяной миске. Общее выражение лица: «Чтоб ты так зарабатывал, как жрёшь». Сука.
Роман унёс миску в свою комнату. Там были выгоревшие обои, допотопный телевизор, старый продавленный диван, пружины которого толкались, как локти, и огромный самодельный стеллаж с книгами. Небогатый гардероб Романа за неимением платяного шкафа помещался в углу на вешалке.
Фигня это всё.
Роман зажёг лампу под абажуром из крашенных палочек, раскрыл книгу «История вампиров» Саммерса и углубился в её изучение, хлебая между делом кислую холодную бурду и не замечая её вкуса…
Милка открыла дверь своим ключом.
В квартире было темно и душно. Из темноты несло отвратительным запахом одеколонового перегара — в последний год отец приобрёл отвратительную привычку лакать какую-то суррогатную дрянь, то медицинского, то парфюмерного свойства.
«Когда ж ты сдохнешь?» — подумала Милка, переступая через тщедушное тельце, бесчувственно валяющееся посреди коридора. Удержалась от желания пнуть ногой — проснётся ещё. Не включая света, стащила пальто, сняла сапоги. Ушла в свою комнату и закрыла дверь на защёлку.
Комната была полна вещей. Одежда и когда-то бывшее одеждой тряпьё, старые игрушки из потрёпанного меха или облезлой пластмассы, посуда — какие-то фаянсовые вазочки, надбитые чашечки, расписные тарелки. Несколько чахлых комнатных растений на подоконнике. Книги — разрозненные тома собрания сочинений Джека Лондона, брошюрка «Ради безопасности страны» с изображением бравого чекиста на обложке, Жорж Санд, «Путешествие в страну Поэзию», «В объятиях страсти», «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше», «Анна Каренина», «Камасутра для Микки Мауса»… Но больше всего старых фотографий, в коробках и пачках, в полиэтиленовых пакетах, в ящиках страшного серванта — Милка обожала фотографии.
В комнате воняло слабее, но всё равно воняло. Запах перегара перебивался тонким запахом лежалых тряпок — работа есть работа, одежда пачкается всё-таки. И потом…
И потом: откровенно говоря, тут лежит кое-что, с работы же и принесённое, что ещё только предстоит постирать. И можно будет носить. И вообще…
И вообще — удивительно, сколько отличных вещей оказывается в помойке… Иногда диву дашься. Туфли, к примеру, почти новые. Сумочка. Но это всё ещё пустяки.
