Мартынов почувствовал, как все внутри сжалось и ухнуло в какую-то холодную пропасть.
— Здорово, Мартын, — сказал Мишка с очень знакомой интонацией, но совершенно незнакомым низким, мурлыкающим голосом, и протянул руку. — Поздно гуляешь.
— Здорово, Дрейк, — сказал Мартынов и поразился, как это умудряется говорить так спокойно.
Мишкина рука была так холодна, что ее прикосновение обожгло кожу — все равно, что пытаться сжать в ладони кусок промерзшей стали на морозе. Ужасно холодна и тверда. Это было нечеловеческое рукопожатие.
— Что с тобой, Дрейк, а? — спросил Мартынов, стараясь не сбиться с тона.
— Да все чудесно, — Мишка улыбнулся и обнажил длинные рысьи клыки. — Не поверишь, Мартын, насколько чудесно. Ты уж прости, старик, что я тебя переполошил сдуру…
— Не звонишь, не заходишь, — Мартынов готов был откусить себе язык за эту фразу, которая сорвалась совершенно некстати, просто по привычке. Очень хотелось, чтобы Дрейк пропустил ее мимо ушей, но он ответил:
— Да времени не было как-то. А что, приглашаешь? — и рассмеялся.
Мартынов вспотел, несмотря на жестокий ночной мороз.
— Ну, я вообще…
— Да ладно, ладно. Не пойду я к тебе Антонину пугать, не переживай. Да что ты так дергаешься-то, Мартынушко? Вампиров же не бывает!
Мишка умер. Хуже, чем умер. С ним случилось что-то ужасное, неописуемо ужасное — и вот теперь он пришел за Мартыновым.
Он убил девушку, которая сейчас валяется в сугробе.
Он убьет Тошку. Он знает, где Мартынов живет. Мертвецы всегда приходят к близким и друзьям. Сейчас он убьет Мартынова, а потом — Тошку.
— Не психуй, Мартынчик, — сказал демон, улыбаясь. — Я маленьких не обижаю.
— Дрейк, как же ты теперь… а вон тот…
— А! Это граф Дж… блин, привычка! Граф Жоффруа де Грене, мой батюшка во мраке, компаньон, друг, из Вечных Князей. Только он ужасно воспитанный, видишь ли, тактичный и застенчивый, поэтому никогда не встревает в чужой разговор.
— Он тебя что… укусил?
— Ну ты даешь, Мартын! Он что, комар? Или щенок?
— А чего?
— А ничего. Ты поболтать хочешь, да? Не страшно больше, бедняжка?
Да, Мишка, мне не страшно. Господи, беда-то какая. Он же сам не понимает. Думает, что еще живой. А когда восходит луна…
— Я к тебе заходил, Дрейк, — сказал Мартынов решительно и спокойно. — Ты на звонки не отвечал, не заходил — я подумал, что тебе плохо.
— И решил поприсматривать, — тон мертвого Дрейка стал чуть раздраженным. — Мартынушко, красно солнышко, Миша — уже большой мальчик, ему няньки не нужны.
— Нет, нет, — торопливо поправился Мартынов. — Я просто… ты болел…
— Ну, заходил — и заходил. Я дома не живу.
— Я случайно унес одну вещь. И таскаю с собой, думаю, встречу — отдам. Можно, сейчас?
— Почему нет? — Дрейк усмехнулся, протянул руку театральным жестом.
Мартынов не спеша полез в карман, вытащил пистолет — и прежде, чем Дрейк успел разглядеть, что у него в руке, выстрелил в упор.
На куртке Дрейка вспыхнуло мгновенное голубое пламя, и из дыры брызнула кровь — черная, тягучая, как смола.
— Ты что, Мартыныч? — хрипло шепнул Мишка, прижав к ране ладонь.
Черные струйки сочились между белыми пальцами. Мартынов увидел только это — и выстрелил снова. Дрейк, не охнув, грохнулся навзничь с черной дыркой посреди белого лба.
Как этих считанных секунд хватило второму мертвецу, Мартынов не понял. Он просто вдруг увидел рядом с собой белое лицо, искаженное смертной яростью, с горящими глазами и лезвиями клыков, услышал рычание раненого тигра — и несколько раз подряд выстрелил, почти не целясь, руководимый только паническим нестерпимым ужасом, какого не знал раньше.
Прошло несколько минут оглушительной тишины, прежде, чем Мартынов очнулся.
Он увидел себя посреди темной пустынной улицы, похожей на декорацию к фильму ужасов, засыпанной сухим снегом и залитой безжизненным синеватым светом. Луна, как зрячая медная тарелка с оббитым краем, висела над крышей ближайшего дома, в котором не горело ни одно окно. У ног Мартынова, в горячем пятне из тлеющих углей еще дымился обгорелый человеческий череп с тлеющими остатками длинных черных волос. Чуть в стороне лежал Мишка, раскинув руки, глядя в пустое бездонное небо. Трупа девушки отсюда было не видно, но ее сумочка, маленькая, черная, явственно выделялась на сверкающей белизне снега.
Тишина стонала в ушах. И со всех сторон наползал такой ледяной неописуемый ужас, какой бывает только во сне.
Мартынов развернулся и пошел прочь, потом побежал, все ускоряя шаги, напрягая мускулы, задыхаясь. Нагревшийся пистолет жег руку — в нем оставался только один патрон.
Нужно было его перезарядить. И очень нужно было домой. Проверить, как там Тошка.
Клара впорхнула в гараж почти так же изящно, как раньше. Лешка поднял голову от дивана, потянулся, зевнул, сел. Поморщился от заметной сладковатой вони, появившейся вместе с Кларой. Ладаном в гараже уже давно не благоухало.
Сам Лешка держался лучше. Гораздо лучше — во всяком случае, он легко мог с чувством превосходства строить брезгливую гримасу, когда Клара рассматривала трупные пятна на груди и пыталась запудрить густую синеву под глазами. Издали его подруга выглядела очень, даже очень, людей все еще очаровывал ее потусторонний шарм — но Лешка отлично видел, какой серой и увядшей стала ее кожа, как волосы постепенно превращаются в пыльную паклю, а ногти чернеют и загибаются к пальцам. Ходячий трупешник, брр…
— Хоть бы поцеловал меня, — сказала Клара кокетливо, усаживаясь рядом и ставя на стол бутылку дешевого кагора, надоевшего до тошноты.
— Обойдешься. И так хороша, красавица моя.
— Сволочь ты все-таки. Я же все для тебя…
— Ну, завелась. Может, хватит уже?
— Да ладно. У меня новости классные. Эти твари, Дрейк с Жоффреем, кони двинули. Оба. Их то ли вы следил какой-то маньяк с серебряными пулями, то ли что, короче, оба сдохли.
Лешка усмехнулся. Собаке — собачья смерть. Вечный Князь. Чистенький. Чистая сила. Помогла тебе твоя чистая сила, тварь паршивая?
Лешка притянул к себе Клару, потрепал ее волосы, преодолевая отвращение, чмокнул в щеку.
— Заслужила, моя прелесть.
— Чего так мало?!
— С тебя хватит. Вот если бы ты следила за собой, питалась бы нормально, вонять бы перестала — тогда бы да. Тогда бы у нас все было по-другому. Но сейчас-то что ты хочешь? Ты посмотри на себя…
— Из-за тебя же, гад!
— Ладно уже упрекать-то! Могла бы и подлизаться к старухе, прощения попросить — глядишь, она и растаяла бы. А то ты только и умеешь ныть и жаловаться. Сопля несчастная.
— Ты же знаешь, что не простит, — губы Клары предательски задрожали. — Эти гады зажравшиеся теперь от меня нос воротят. Вот ты бы мог…
— Что я мог бы?
— У тебя силы много, от гаденыша этого оста лось… так ты ведь мог бы… поделиться.
— Обойдешься. Еще трахаться с тобой? Ну уж нет. Спасибочки.
— А раньше из кожи вон лез.
— Раньше ты, знаешь ли, другая была. Пособлазнительнее. И прекрати реветь, достала уже.
