Красавчик оскалился и обозначил стремительную атаку. Шпилька шарахнулась назад, наступила на только что проснувшегося Паука — тот мгновенно сгреб ее в охапку и закопался носом в волосы.
— Тепленькая! — проурчал он восторженно и укусил ее за шею. — Моя вкусненькая…
Шпилька выкрутилась стремительным движением и за две-три секунды успела укусить Паука в щеку и врезать ему кулаком под ребра с радостным воплем:
— Что, съел? Не подавись, худоба!
Наблюдавшая поединок Крыса в восторге издала воинственный клич, от которого подскочили Мелкий и Пырей, стряхивая остатки сна. Хорек, протирая глаза и шмыгая носом, проворчал:
— Эй, сволочи, о жратве — ни слова!
— А я бы поговорил… о жратве, — произнес Красавчик печально.
— Ага, — подхватила Шпилька. — О конине.
— С чесноком, — добавил Мелкий.
— И ржаными сухарями.
— И пивом.
— И чтоб вам полопаться, гады! — фыркнул Хорек и швырнул в Красавчика головешкой. — Другой темы нет?! Я сейчас сдохну от этих ваших излияний, размечтались!
Ему ответили взрывом хохота. Клык с удовольствием отметил, что бойцы за ночь вправду отдохнули и опомнились, уже не похожи на трупы, по инерции переставляющие ноги, следовательно, способны о себе позаботиться. Его перестала занимать рана Мелкого — если боец начинает смеяться и болтать о жратве, значит, скорее всего, выживет.
Если удастся раздобыть жратву, конечно.
Теперь Клыка тревожил Вьюга, который даже не попытался подняться, только еще больше скорчился, будто надеялся согреться в ознобе. «Вот, — подумал Клык. — Вот старые бойцы. Пока опасность и риск — что-то ведет, откуда-то силы берутся огрызаться на судьбу, а стоит расслабиться — и кончено.
Жизнь наша…»
Пока молодые бойцы пытались согреться шутливыми потасовками, Клык подошел к Вьюге и уселся рядом. Зарылся пальцами в его волосы, повернул к себе осунувшееся лицо с запавшими глазами в черных тенях.
— Чего разлегся, урод? — повысив голос, нарочито хмуро проронил он. — Дрых мало? Вставай давай.
— Отвали, Клык, — прошептал Вьюга. — Отвали, не мешай.
—
— Не трать, — Вьюга шевельнулся, отстраняясь. — Без толку.
Вокруг между тем собрались притихшие бойцы. Вьюга заметил это, рявкнул из последних сил:
— Пшли отсюда! Подыхающего не видели?!
Команда переглянулась. Умирать стыдно, особенно так, от раны: смерть — это слабость и тень страха, оскорбительная для бойца. Если бы у Вьюги хватило сил, он ночью ушел бы из пещеры, чтобы умереть подальше от друзей и спрятать слабость, страх и свой безобразный труп от их глаз. Все понимали, как он теперь жалеет, что не смог этого сделать.
Бойцы расселись вокруг, ухмыляясь, обозначая спокойное знание, что слабость в смерти — не позор, а обычный порядок вещей. Хорек ткнул Вьюгу кулаком в колено, надеясь, что удар не отдастся в ране — показывая, что все идет по-старому. Шпилька лизнула умирающего в щеку.
— Не дергайся, — сказал Клык. — Все путем. Мы тебя закопаем. Но потом, а пока, глядишь, и обойдется, — и принюхался к ранам друга, все-таки надеясь на лучшее вопреки очевидности.
Запах не обрадовал, но Клык начал демонстративно откручивать крышку банки. Вьюга ухмыльнулся дрожащими губами:
— Дураки. Когда подохну, мое мясо мне больше не понадобится. Стрелы — Клыку, меч — Красавчику, нож — Хорьку, арбалет — Шпильке… что еще… башмаки — Пауку, а ремень пусть Мелкий возьмет. Больше вроде бы ничего нет. А мясо ваше общее, — закончил Вьюга.
Команда переглянулась. Все глаза блестели лихорадочным голодным блеском, все скулы обтянуло натуго, но никто даже рта не раскрыл, только Хорек отрицательно мотнул головой. Здесь, в сравнительно безопасном месте, можно избежать крайних мер или попытаться избежать, если удастся.
— Может, оленя убьем, — шепнул Красавчик. — Здесь есть где его закопать.
Клык кивнул:
— Ясно. Все. Закопаем, без вопросов. Глубоко, чтоб медведи не разрыли. Никаких костров, честно сгниешь и станешь землей. И когда-нибудь потом возродишься из земли, как все.
Вьюга успокоенно вздохнул.
— Глупо… но хорошо… — пробормотал он, закрывая глаза. — Ну все. Я устал… Ну отойди… да отойдите вы… пустите
Невозможно и жестоко было глазеть дальше. Вьюга не смог сам спрятать свою агонию от глаз товарищей — надо же помочь ему хоть в этом…
Бойцы отошли и расселись у кострища, спинами к Вьюге, инстинктивно прижимаясь друг к другу. Почти любые слова в такие минуты — вранье. Прикосновения гораздо честнее — и прикосновения говорили очень ясно: мы остаемся, а он уходит.
Клык судорожно вздохнул, сжав кулаки. Красавчик тронул его за плечо:
— Сейчас кончится — и все, больше болеть не будет.
Клык ответил одним движением губ: «Долго».
— Помочь ему? — тихо спросил Паук, на треть вытащив из ножен кинжал.
— Он сам хотел, — сказал Клык. — Он
Но они сидели еще очень долго, не шевелясь, окаменев лицами, пока хриплое дыхание сзади не захлебнулось и не оборвалось…
…Солнце уже поднялось высоко и просвечивало сквозь серую муть туч тусклым белесым кругом, когда Клык, Хорек и Паук закончили копать могилу на горном склоне. Ножи безупречной темной стали резали влажные и упругие пласты земли, переплетенные корнями, легко, как свежий хлеб. Камни вытаскивали руками. Остановились лишь, когда лезвия наткнулись на сплошную скалу — яма получилась в две трети орочьего роста.
— Здорово вышло, — сказал Хорек, вытирая пот с лица и садясь на краю могилы. — Господину Боя впору.
— Ага, — отозвался Клык. — Повезло. Хуже нет, если сожгут — а люди, гады, обычно так и делают с трупами, им фиолетово: свои, чужие…
— Ну какая разница… все равно в итоге будешь земля…
— Да уж, итог… Все равно, что с Барлогом пообниматься… Очень приятно, когда чужие пялятся на твои горелые кости. Нет уж, спасибо за такую любезность. Пусть мое мясо лучше бойцы бы съели, чем вот так, как полено в костер… хоть не без пользы…
Паук обтер лезвие ножа и бережно вложил его в ножны. Потом вытянул вперед ладони, растопырил пальцы и удивленно на них посмотрел:
— Клык, гляди… у меня руки трясутся. Будто у человека с перепою, смешно… — И вид у него при этом был совершенно растерянный.
— Это с голоду, — сказал Клык. — Всего-ничего копали, а вспотели — это тоже с голоду. Такое я уже видел. День холодный, а жарко. Это бывает. Когда что-нибудь сожрешь, будет легче, увидишь… Пойдемте, Вьюгу заберем.
С мертвым остались только Шпилька и Мелкий. Они сняли с Вьюги снаряжение, завещанное бойцам, и перевернули тело на живот — было решительно нечем прикрыть его лицо от случайных взглядов. Теперь Шпилька собирала у входа в пещеру прутики и щепки, еще влажные от прошедшего дождя, а Мелкий снова сидел, скрутившись в узел и зажимая плечо.
Клык про себя ругнул судьбу, а вслух спросил:
