один из железнодорожников? Что, если он запрет дверь? Готова ли она отправиться на юг этим поездом? Что случилось с Элоизой? Что Элоиза скажет Чаню и Свенсону, какие придумает неубедительные извинения? Шаги приблизились, и мисс Темпл, свернувшись невидимой коброй в прохладном вагоне, стала улавливать ядовитые пары жженой синей глины.
Перед открытой дверью вытянулась неестественно длинная тень, и запах стал еще резче. Мисс Темпл, присев на корточки, спряталась за бочку — теперь дверь была ей не видна. Надежда затеплилась в ней, когда она поняла, что это товарный вагон, загруженный бочками с рыбьим жиром, и из-за сильной вони преследователь не учует ее, мисс Темпл, запаха. Или ее надежды тщетны? От паров глины у нее закружилась голова, потом послышалось чье-то шмыганье носом, беспрестанное, как у гончей, прерываемое лишь отвратительным сглатыванием и плевками. Глаза заслезились от вони, горло перехватил спазм. Тень еще приблизилась. Она почувствовала, что вот-вот потеряет сознание или закричит.
Из темноты за спиной мисс Темпл вынырнула сильная рука и зажала ей рот, губы прижались к ее уху, слова прозвучали не громче вздоха.
— Тихо, Селеста, — прошептала графиня ди Лакер-Сфорца, — иначе мы обе умрем.
Глава вторая
ВДАЛИ ОТ ДОМА
Кардинал Чань сделал еще глоток из металлической кружки — не столько из желания выпить чаю, сколько из беспокойной потребности снова проверить, саднит ли горло и останется ли после откашливания привкус крови. Привкуса не было, хотя горло все еще побаливало. Прошла неделя с того дня, когда они выбрались на берег. Доктор сделал все возможное, чтобы вывести толченое стекло из легких Чаня, — можно сказать, спас ему жизнь этой противной оранжевой жидкостью. Чань быстро допил чай и с гримасой отвращения зашагал по коридору, чтобы вернуть кружку трем железнодорожникам, сгрудившимся у печурки. На ходу он снова заглядывал в купе, но нигде не нашел своего противника.
Чань опустился на свое сиденье и выглянул в окно. Пейзаж был довольно унылым. Ни одной минуты в этой забытой богом деревне, в этих забытых богом лесах Кардинал не мог отделаться от чувства горечи и вины. Только теперь, после смерти Анжелики, Чань осознал, насколько сильно был привязан к ней. Куртизанка окончательно отвергла его, но в чем упрекнуть ее, кроме честности? Чань сглотнул слюну и поморщился. Честность — самая жестокая вещь на свете.
Он помнил, как отнес Селесту в рыбацкую хижину, но дальше в памяти отложилась лишь вереница бесконечных, нудных дел — затопить печь, обыскать дом в поисках еды, бороться с бурей, подобных которой он не видел. Хижину почти полностью затопило, крышу сорвало, вокруг падали ветви деревьев, бесконечно лил дождь, с каждым мгновением все становилось хуже — и Чань понемногу отдалялся от своих товарищей, погружаясь в потемки своей души. На следующее утро он отнес Селесту в телегу, а из телеги в дом Сорджа и Лины; маленькая босая нога девушки выпросталась из-под одеяла, когда Чань поднимался по ступенькам. Он помог Элоизе собрать одежду и вместе со Свенсоном пошел улаживать дела с рыбаками и их несговорчивыми женами… но потом стало ясно, что улаживать Чань только мешает, и он стал уединяться еще чаще.
В какой-то момент Чань понял, что вот уже пять часов не проронил ни слова. Он принес охапку дров для плиты, а потом прошел в маленькую комнату, где лежала на кровати Селеста, и окинул девушку взглядом. Слышалось ее дыхание — чуть хриплое и все же нежное, как кружево. Кожа была влажна, темные волосы кудрявились, царапины и синяки оставили на шее послание, ведомое одному Чаню. В другое время он возбудился бы, но сейчас лишь недоуменно спрашивал себя: что это за молодая женщина, которая так вот взяла и изменила его жизнь? Он смотрел, как вздымается и опускается ее грудь, прикидывая размер грудной клетки, наблюдая приятную соразмерность бюста, рассеянно думая, каков он на ощупь. Одновременно Чань ощущал сильную боль в легких, остро сознавая себя отверженным: эта неприглядная внешность, эта бедность, эта опасная профессия, а главное — печаль, мертвой хваткой державшая его сердце. Как двое таких непохожих друг на друга людей вообще могли оказаться в одной комнате, а тем более в крохотной рыбацкой деревушке на Железном Берегу? Невообразимо.
Чань желал как можно скорее покончить с этим делом и исчезнуть в опиекурильне. Он исчезнет для Свенсона, с какими бы благородными мотивами тот ни разыскивал его, и доктору придется оставить свои попытки. Он до конца дней будет помнить их — двух человек, которые едва не стали для него якорями в бурном море жизни, до самого ее конца. Что до конца, то в нынешнем своем настроении Чань совсем не возражал против него.
Так он и стоял над кроватью, пока Элоиза не пришла поменять влажную тряпицу на лбу мисс Темпл. Как только она наклонилась, чтобы откинуть волосы с лица Селесты, Чань вышел из комнаты.
Он добрался до берега, пройдя через напитанный влагой лес, и остановился на полосе остроконечных черных камней, омываемых морем. Будучи городским жителем, Чань взирал на набегающие волны так, словно перед ним был новый, открытый им континент. Колючий ветер доставлял ему мрачное удовольствие, рев волн вторил его мечущимся мыслям, а бескрайнее небо ясно говорило о тщете всех усилий. Как он мог оставить треснувшее тело Анжелики, как мог сражаться в дирижабле? Как он вообще мог не умереть вместе с нею? Она никогда не хотела этого: вот ответ.
Сев на камень, он вытащил из кармана плаща томик стихов — «Персефону» Линча. Но уже первое стихотворение, «Аркадия», — иронический рассказ о невинной жизни принцессы в райских садах матери — заставило его захлопнуть книгу. Чань сунул ее обратно в карман и поморщился — дул холодный ветер.
Он посмотрел на свои ботинки, поелозил ногой по песку, нахмурился. В песке было что-то закопано… что-то синее. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Чань подобрал маленький плоский черный камень, принялся разрывать им песок и быстро откопал несколько кусков разбитой синей книги — разного размера, с зубчатыми сколами. Если бы он не знал, что это такое, то подумал бы, что это осколки большой ярко-синей бутыли. Чань осторожно вырыл в песке глубокую ямку и затолкал туда ногой все найденное им стекло, потом засыпал песком, а сверху наложил камней. После этого он пошел вдоль берега, поглядывая, не сверкнет ли где еще синева, но ничего больше не увидел.
В доме Элоиза разговаривала с Линой, и Чань не стал входить внутрь — свернул в пустой двор, позади которого топорщились голые деревья. В доме он чувствовал себя, точно в большом гробу. Он с тоской вспомнил свою городскую жизнь — вот бы оказаться сейчас в прохладных сумерках среди пыльных стеллажей библиотеки! Чань признал про себя со вздохом, что ему уже неважно, где находиться: его мир, казалось, был утрачен окончательно.
За его спиной распахнулась дверь.
— Кардинал Чань! — позвала Элоиза. Чань повернулся к ней. Та ждала, что он заговорит, и, поняв, что этого не случится, с улыбкой кивнула. — Доброе утро. Вы не видели доктора?
— Кажется, его подрядил Сордж — у них вроде коза заболела.
— Вот как.
— А что с мисс Темпл? Ей все еще грозит опасность?
— Без перемен. А доктор говорит, что это хорошая новость. Она даже выпила немного травяного чая, того, что он заварил.
— Она пришла в сознание?
— Приходит время от времени… но лишь на какие-то секунды. Выпьет несколько глотков, а потом снова погружается в свои сны, в свой бред. Ей все время что-то снится, знаете, как облака перекрывают луну, так по ее лицу пробегает тень… и она так сжимает кулаки…
— Доктор вернется, как только закончит, — вяло сказал Чань, спрашивая себя, когда и в связи с кем Элоиза думала про луну и облака. — Вряд ли ему нравится лечить коз.
Элоиза кивнула, показывая на песок, прилипший к ботинкам Чаня.
— Вы ходили на берег?
— Ходил.
— Я так люблю море, — сказала Элоиза. — Мне на сердце становится легче, когда я его вижу.
