Клаус вскочил и сказал:
– Давайте вернемся.
На этот раз они ехали очень медленно, тащась за грузовиком, шедшим на скорости, не превышавшей двадцати километров в час, но Фукс даже не попытался его обогнать. Молча остановились они перед маленьким сборным домиком Фукса и не успели вылезти из автомашины, как тот произнес, что должен что-то сообщить Скардону. Он принял решение признаться. Совесть его была чиста, но он беспокоился о друзьях в Харвелле – что-то они о нем подумают?
– Когда же это началось? – спросил Скардон.
– Где-то в середине 1942 года и продолжалось до прошлого года.
Семь лет! Это же был, по сути, весь период создания атомной бомбы – от проекта до взрыва. Это были годы работы над программой в Англии и Америке – Нью-Йорке и Лос-Аламосе. Холодок пробежал по спине Скардона. Это говорило не о просачивании каких-то деталей или цифр, а о предательстве самого большого размаха.
Начав говорить, Фукс сразу же почувствовал облегчение и принялся рассказывать о невероятных вещах, быстро и сбивчиво. Встречи его проходили нерегулярно, но довольно часто, причем первый шаг сделал он сам. Предварительно, правда, переговорив с посредником, который подготовил их первую встречу. В последующем каждая очередная встреча обговаривалась заранее, при этом назначалась запасная дата на всякий случай. Вначале он сообщал тому русскому только о результатах собственной работы, но затем стал давать информацию по всей программе в целом – конечно, то, что ему было известно. На связь он выходил не только с русскими, но и с представителями других национальностей. Ему с самого начала было ясно, что он рискует своей головой, но с этим ему приходилось сталкиваться еще в период нелегальной работы в Германии. Затем Фукс рассказал о своих контактах в Нью-Йорке, Лос-Аламосе и Лондоне вплоть до февраля 1949 года, когда он не пошел на очередное рандеву. С того времени и русские на него не выходили. Все встречи проходили накоротке: он передавал документы, обуславливалась следующая встреча, и они расходились в разные стороны. Связники иногда передавали ему вопросы, которые, судя по их характеру, задавали люди, хорошо разбиравшиеся в технических проблемах.
Фукс настолько быстро говорил, что у Скардона не было возможности ни что-нибудь записать, ни прервать его. Когда он все же уловил небольшую паузу, то спросил Фукса, что он конкретно передал русским.
Самым важным во всей информации был, несомненно, способ изготовления атомной бомбы.
Следовательно, это была правда. Таким образом, Фукс потерял всякую возможность остаться в Харвелле или занять какую-то другую должность – перед ним были открыты только двери тюрьмы. Оставалось лишь довести игру до конца так, чтобы он ни о чем не умолчал. Вместе с тем следовало как можно быстрее закончить разговор, чтобы посоветоваться с начальством и записать важное признание.
Но Фукс продолжал говорить, подробно объясняя, что в конечном итоге передал русским лишь принцип создания атомной бомбы, поэтому их задачей было изыскание возможностей для ее изготовления, и он сам несказанно удивлен тем, что им удалось уже в прошлом августе произвести взрыв.
Конечно, он знал о том, что они в научно-техническом отношении ушли далеко вперед, но не представлял себе, как им удастся столь быстро решить финансовые и научно-производственные проблемы.
Что касается его информации за последние два года, то он сужал ее с каждым разом, так как у него появилось сомнение, правильно ли он поступает. Хотя он продолжает верить в коммунизм, но не в такой форме, как он в настоящее время осуществляется в России. С таким надо обязательно бороться. И он решил для себя, что единственной страной в мире, где он сможет жить, является Англия. Исходя из этого, он перешел к разговору о друзьях. Что они будут думать о его поступке – в особенности Арнольд, которого он фактически подвел?
Фукс волновался, утверждая, что его сестра Кристель ничего не знала о его связях с русскими в Соединенных Штатах. Если у нее и возникали какие– либо подозрения, то она, скорее всего, связывала его дела с подпольной работой немецких коммунистов.
Он сообщил Скардону еще несколько подробностей, прежде чем тот прервал их беседу. Наиболее часто он встречался с русскими в Лондоне в Морнингтон-Крессент; они никогда не давали ему псевдонима, зная его как Фукса; об опознавательных знаках, которых было довольно много, он уже и не помнит. Расставаясь, Скардон спросил Фукса, когда они смогут встретиться в следующий раз. Тот вспомнил, что у него на следующий день запланировано заседание комиссии, так что свободным он будет только через день, 26 января.
Скардон возвратился в Лондон, удрученный услышанным. Теперь, когда Фукс облегчил свою совесть, он вряд ли может надеяться, что все снова будет по– прежнему и что он сможет продолжить свою работу в Харвелле. Он особо подчеркнул, что именно из-за этого и пригласил Скардона в Харвелл и говорил с ним вполне откровенно.
Он был русским агентом, теперь понимает, что в этом состояла его ошибка, поэтому он и сделал признание. Он более не русский агент, и дело Скардона – правильно изложить суть вопроса властям и как можно скорее завершить неприятные формальности, чтобы Фукс мог продолжить свою работу. Он уже принял решение не переходить на работу в университет, да в этом теперь необходимости уже и не будет. Он признал все открыто, и на этом дело должно быть закончено. В качестве цены за сделанное им признание он потребовал от Скардона заверения, что может и далее оставаться в Харвелле. Ведь свое признание, что подчеркивалось им и в дальнейшем, Фукс сделал добровольно.
Короче говоря, Фукс еще не понимал, что поставлено на кон. А это давало службе безопасности определенное преимущество. Пока он будет так думать, он, скорее всего, не попытается бежать или совершить самоубийство. Поэтому сейчас на него нельзя было давить, нельзя устанавливать за ним наблюдение полиции, нельзя вырывать из того мира иллюзий, в котором Фукс пребывал.
Следующая их встреча произошла снова в Харвелле 26 января. К Фуксу, казалось, вновь вернулось прежнее самообладание, он рассказал Скардону новые подробности – в основном о встречах с другими агентами в Лондоне, Бостоне, Нью-Йорке и Санта-Фе. В прошедшие дни он встречался с Арнольдом, которому пожаловался, что Скардон, видимо, недостаточно высоко оценил значение и важность рассматриваемого дела. Фукса в особенности беспокоит предстоящая конференция с американцами, на которой должны быть решены вопросы открытой публикации по атомной бомбе. Понимал ли Скардон, что Фукс обязательно должен принять в ней участие? Если его на конференции не будет, это бросится всем в глаза и может вызвать подозрение, что скажется отрицательно на репутации Харвелла. Понимает ли это Скардон? Арнольд успокоил Фукса и предложил самому переговорить на эту тему со Скардоном.
26 января уже сам Фукс настаивал на том, чтобы ускорить расследование дела и прояснить его положение.
Скардон предложил ему варианты дальнейших действий: либо он сам собственноручно напишет обо всем, либо продиктует свое признание секретарше, а то и ему, Скардону. Фукс предпочел третий вариант, и они договорились встретиться на следующий день в военном министерстве. (Муха уже попала в паутину, но пока еще не сообразила, что ее там удерживает.) Между мужчинами установилось полное доверие и взаимопонимание: они называли друг друга по именам, уважительно относились друг к другу, а Фукс еще и полагал, что они играют свои роли в судьбе, которая величавее их обоих. Когда драма закончится, они смогут расстаться и возвратиться каждый к своей жизни.
Возможность закончить восемь лет молчания и ведения двойной жизни, когда нельзя было никому довериться, должна принести Фуксу, как он считал, громадное облегчение. Возможность объединить эти две жизни в одну и открыть свою душу человеку, который его понимал, – великое дело. Самое главное – быть понятым. Как только Скардон уехал, Фукс отправился к Арнольду и с готовностью ответил на все его вопросы по характеру информации, которую он передал русским.
На следующий день, как и было обусловлено, Фукс отправился в Лондон. Скардон встретил его на Педдингтонском вокзале, и они вместе поехали в военное министерство в Уайтхолл. Уединившись в одной из комнат, Скардон сделал Фуксу необходимое предупреждение и попросил подтвердить готовность дать показания. Фукс ответил:
– Конечно. Я все отлично понимаю. Можно приступать.
