прекращением попыток поиска возможной капитуляции, которая спасла бы жизни американцев, особенно в ситуации, когда в переговорах нет «политического подтекста и не нарушаются совместно согласованные принципы требования безоговорочной капитуляции».
3 апреля – Сталин ответил на послание Рузвельта от 23 марта тревожным и возбужденным письмом. Из этого письма ясно, что он воспользовался информацией, собранной советской разведкой о наших переговорах в Швейцарии. Многое в ней было неверным, а возможно, и целенаправленно искаженным. Судя по всему, эта информация долго собиралась и анализировалась, почему и произошла такая задержка с ответом Рузвельту. Помимо других пунктов, в сочинении Сталина содержалось обвинение в том, что немцы согласились «открыть фронт англо-американским войскам и позволить им двигаться на восток в обмен на согласие британцев и американцев облегчить условия перемирия для немцев». Похоже, это подтверждает мою теорию о том, что русские беспокоились, как бы мы не вошли в Триест и Венецию раньше их.
5 апреля – президент Рузвельт ответил на обвинительное письмо Сталина. Черновик письма составляли генерал Маршалл и адмирал Лихи, и оно полностью цитируется Черчиллем. Общий смысл ноты заключался в том, что имели место беседы, но не переговоры и что Сталин дезинформирован, возможно германскими источниками. Намекалось, что действительно вероятной целью немцев может быть стремление посеять раздор между англо-американцами и Советами, мысль, которая беспокоила высшее руководство в Вашингтоне в течение всей операции «Восход». Послание завершалось сильной фразой, которую, по предположению Черчилля, добавил в письмо сам президент Рузвельт: «Искренне говоря, я не могу отделаться от ощущения горького негодования по отношению к Вашим информаторам, кем бы они ни были, за столь подлую интерпретацию моих действий и действий моих подчиненных».
(В отношении этого послания бывший госсекретарь Джеймс Ф. Бернс недавно писал мне, что первоначальный ответ Рузвельта Сталину звучал даже еще более жестко, но был смягчен, поскольку в это же время Рузвельт получил от Сталина ноту по другому вопросу, выдержанную в самом дружеском тоне. Г-н Бернс также цитировал сказанные в то время слова президента Рузвельта, что он не понимает методов, применяемых Советами.)
6 апреля – Сталин среди других инсинуаций в письме Рузвельту от 3 апреля отметил, что он «не может понять молчания британцев, хотя известно, что инициатива во всем этом деле принадлежит им». Поэтому Черчилль написал длинное послание Сталину, в котором рассказывал о развитии операции «Восход» и отмечал, что контакты наладило американское агентство (имея в виду УСС).
7 апреля – Сталин ответил на укоризненное письмо президента Рузвельта от 5 апреля, немного смягчив обвинения англо-американцев в нечестности, но продолжая с массой аргументов упирать на то, что советские представители должны были быть приглашены к переговорам. Это явно было главным предметом обиды. Сталин, однако, не смог в этой ноте пройти мимо многочисленных обвинений в отношении предыдущих, по его мнению, нечестных действий союзников, а также превозносил достоинства своих информаторов, то есть советской службы разведки, на которую президент Рузвельт возвел напраслину. В тот же день он направил и что-то вроде извинений Черчиллю – или, как это оценил премьер-министр, «нечто такое, что они считают извинениями».
12 апреля – утром этого дня, дня своей смерти, президент Рузвельт написал Сталину послание с благодарностью «за Ваше искреннее объяснение советской точки зрения на бернский инцидент, который теперь, похоже, уходит в прошлое, не дав никаких полезных результатов».
Мы приехали с парижского совещания с Донованом с твердым намерением сурово осудить Витингофа либо попытаться заставить подчиненных ему генералов выйти из игры, даже если сам он не сделает это. Было уже поздно, когда темными коридорами «Рица» мы уходили из номера Донована. Когда я искал свой номер, ко мне подошел незнакомец и задал вопрос. Для постороннего в этом не было бы ничего необычного, но меня на миг ошарашило. Следует пояснить, что у всех нас в УСС были кодовые номера, которыми мы пользовались для секретных связей. Если сообщение перехватывалось, то, по крайней мере, упоминаемые лица оставались неизвестными для противника. Поскольку нам приходилось пользоваться этими номерами практически каждый день, они сидели в голове у каждого почти как собственное имя. У меня был номер 110, и день за днем в течение двух с половиной лет я оставался номером 110. И вот в темном коридоре в полночь незнакомец спросил: «Умоляю вас, где 110-й?» Поскольку мои мысли все еще крутились вокруг разговора с Донованом, вопрос застал меня врасплох. Я едва не ответил: «Вы говорите с ним. 110-й – это я», но вовремя вернулся к реальности. Мужчина заблудился в плохо освещенных коридорах отеля и искал свой номер, который оказался 110-м.
Поздно ночью 15 апреля мы вернулись в Швейцарию, где нас ожидала масса докладов. Один из них был от моего помощника, беседовавшего с Хёттлем. Кальтенбруннер затеял неясную игру. Хёттль, его эмиссар, заявил, что желает помочь западным союзникам сделать все возможное, чтобы помешать созданию альпийского горного бастиона. Он намекал на желание австрийской группы нацистского руководства (куда, без сомнения, входил и Кальтенбруннер) заключить нечто вроде сепаратного соглашения с союзниками. Что бы это ни значило, но обращение Хёттля к нам казалось маловажным по сравнению с тревожными новостями с фронта самой операции «Восход».
В тот же день в Лугано приехал Циммер и встретился там с Вайбелем, Гусманом и моим представителем, капитаном Барнсом. Циммер сообщил, что три дня назад они с Вольфом приехали в штаб Витингофа и встретили очень холодный прием. Витингоф рассказал, что британский майор, чье имя он никак не может запомнить, обнаружился в разведотделе Лигурийского корпуса в Генуе, одном из итальянских фашистских подразделений, приданных немецкой армии. На «майоре» была гражданская одежда, и он заявил, что послан фельдмаршалом Александером с устным посланием Витингофу, передать которое он просил разведотдел Лигурийского корпуса.
В послании говорилось, что Витингоф находится на неверном пути, ведя переговоры с американскими представителями в Швейцарии, что ему следует придерживаться «британской линии» и разговаривать напрямую с британцами, которые, будучи все-таки европейцами, больше заинтересованы в будущем Европы и лучше понимают европейские условия. Он попросил офицера разведки как можно скорее передать послание Витингофу и сказать, что через несколько часов он вернется за ответом. Больше этого человека не видели.
Получив это послание, Витингоф был крайне огорчен. Его вывело из себя то, что его и Вольфа контакты с американскими представителями в Швейцарии явно не были большим секретом и обсуждались как предмет раздора между британцами и американцами. Он начал опасаться за свою жизнь, так как понимал, что подобные действия в Германии расцениваются как государственная измена.
Чтобы прикрыть себя, он решил отчитаться обо всей операции «Восход» генералу Йодлю, начальнику оперативного штаба германских вооруженных сил при ставке Гитлера в Германии. Понадобились совместные увещевания Вольфа, генерала Рёттигера и посла Рана, чтобы отговорить его от такого поступка. Но в любом случае в результате этого неприятного инцидента налаживать контакт с осторожным и самодовольным Витингофом стало еще труднее.
Мы немедленно телеграфировали об инциденте в Казерту и получили ответ, что британцы никаких людей не направляли. По сей день вся история остается загадкой. Единственное объяснение, которое мы позднее придумали, – что это был агент советской разведки, старавшийся нарушить ход операции. Видимо, он рассчитывал не только напугать Витингофа, что почти удалось, но также и организовать размолвку между американскими и британскими союзниками.
Сам Вольф явно не упал духом из-за этого нарушения взаимопонимания с Витингофом. Он использовал смерть президента Рузвельта как повод, чтобы написать мне длинное личное письмо, переслав его через Циммера. Это был, несомненно, один из самых необычных документов, полученных мной за многие годы общения с необычными людьми при необычных обстоятельствах. В то время, когда Германия и США находились в состоянии войны, командир СС написал мне письмо с соболезнованиями в связи с кончиной президента Соединенных Штатов. Он написал его от руки на своем официальном бланке, но вымарал три строчки вверху листа, на которых были напечатаны типографским способом все его тяжеловесные титулы. Ниже он приписал: «Личное». Я цитирую в переводе начало письма:
«Уважаемый господин Д.
По случаю ухода из жизни президента, с которым Вы были столь близки и чья кончина должна была доставить Вам такую боль в равной мере как человеку и как члену правительства, я желал бы выразить Вам свое искреннее и глубокое сочувствие… Хотя на данный момент я не представляю, как смена президентов
