осталось каких-то метров 200, все шесть задних стрелков стали стрелять по мне.
Как и предупреждал Дэвид Кук, стреляли они трассирующими пулями, и из каждой из шести тыльных турелей вырывался сверкающий столб красно-оранжевого пламени. Из шести турелей, изгибаясь дугой, ко мне неслись шесть столбов яркого оранжево-красного пламени. Словно тонкие струйки подкрашенной воды из шести разных шлангов. Они притягивали взгляд. Смертоносные оранжево-алые ручейки, казалось, совсем медленно вытекали из турелей, и мне было видно, как они изгибаются в воздухе на пути ко мне и внезапно вспыхивают возле моей кабины, как фейерверк.
Я начинал понимать, что загнал себя в самое худшее из всех возможных положений для атакующего истребителя, как вдруг проход между горами резко сузился, и бомбардировщикам пришлось выстроиться друг за другом. Это означало, что стрелять по мне теперь мог только замыкающий. Уже лучше. Теперь ко мне устремлялся только один ручеек оранжево-красных пуль.
Дэвид Кук говорил: «Целься в двигатель». Я подобрался немного поближе и, наклоняя самолет то в одну, то в другую сторону, умудрился поймать правый двигатель в круг прицела. Я навел прицел немного вперед и нажал кнопку. «Харрикейн» слегка тряхнуло, когда все восемь «Браунингов» на крыльях одновременно выпустили пули, а секундой спустя я увидел, как в воздух взлетел большой кусок металлической обшивки двигателя размером со столовый поднос. Боже правый, подумал я, я попал! Я его достал! В самом деле попал! Потом из двигателя потянулся черный дымок, и бомбардировщик очень медленно, словно в замедленной съемке, перевернулся через правое крыло и начал терять высоту. Я сбросил скорость. Он был подо мной, Я смотрел на него, перегнувшись из кабины. Он не пикировал и не закручивал «штопор». Он просто медленно переворачивался, как подхваченный ветром листок, а из правого мотора валил черный дым. Потом из фюзеляжа выпрыгнул один… второй… третий и закувыркались по направлению к земле, в причудливых позах, по-смешному разводя руками и ногами, а через мгновение раз… два… три парашюта раскрылись и спокойно поплыли между утесами к узкому ущелью внизу.
Я смотрел на них, как зачарованный. Не верилось, что я в самом деле сбил германский бомбардировщик. Но я испытал огромное облегчение, увидев парашюты.
Я снова открыл задвижку дросселя и поднялся над горами. Пятерка оставшихся Ю-88 исчезла. Я огляделся вокруг, но не увидел ничего, кроме скалистых вершин. Взяв курс на юг, через пятнадцать минут я приземлился в Элевсине. Поставив свой «Харрикейн» на место, я вылез из кабины. Отсутствовал я ровно час, А как будто и десяти минут не прошло. Я медленно обошел вокруг своего самолета, высматривая повреждения. Каким-то чудом фюзеляж даже не зацепило. Единственной меткой, которую сумели эти шестеро задних стрелков оставить на моем самолете, в котором я сидел, согнувшись в три погибели, оказалась одна аккуратная круглая дырочка на одной из лопастей моего деревянного пропеллера. Я перебросил через плечо свой парашют и пошел в штабную хижину. Чувствовал я себя великолепно.
Как и в прошлый раз, в штабе сидели командир эскадрильи и сержант-радист с наушниками на голове. Майор посмотрел на меня и нахмурился.
— Ну и как у вас? — спросил он.
— У меня один Ю-88, — сказал я, стараясь приглушить гордость и радость в голосе.
— Вы уверены? — спросил он. — Вы видели, как он упал?
— Нет, — ответил я. — Но я видел, как экипаж выпрыгнул из самолета и раскрыл парашюты.
— Хорошо, — сказал он. — Это звучит достаточно определенно.
— Вот только пуля пробила дырку в моем пропеллере, — сказал я.
— Да ладно, — отмахнулся он. — Скажите механику, пусть заделает ее как следует.
Вот и весь разговор. Я рассчитывал на большее. Скажем, на похлопывание по плечу или похвалу с улыбкой, но, как я уже говорил, у него было полно других забот, в том числе о лейтенанте Холмане, который улетел за тридцать минут до меня и до сих пор не вернулся. Мы его так и не дождались.
Дэвид Кук тоже летал в это утро, и я нашел его в нашей палатке. Он сидел на походной койке и ничего не делал. Я рассказал ему о своем приключении.
— Никогда больше так не делай, — сказал он. — Нельзя садиться на хвост шести Ю-88 и надеяться на удачу, потому что в следующий раз тебе не повезет.
— А у тебя как? — поинтересовался я.
— Один «сто девятый», — спокойно ответил он, словно рассказывал, как поймал рыбу в речке через дорогу. — Скоро здесь будет очень опасно, — добавил он. — «Сто девятые» и «сто десятые» налетели сюда, как осы. В следующий раз веди себя осторожнее.
— Постараюсь, — ответил я. — Постараюсь.
АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ КОРАБЛЬ
На следующее утро мне приказали вылететь на дежурное патрулирование в шесть часов. Я взлетел минута в минуту и, описывая небольшие круги, поднялся на 1500 метров над летным полем.
Только что взошло солнце, и я увидел ослепительно белый величественный Парфенон, возвышающийся над Афинами. Мое радио закряхтело почти сразу же, и голос из оперативного штаба дал мне те же указания, что и накануне. Я должен лететь в Халкис, где немцы опять бомбят пристань. Передо мной этим утром поднялись в воздух пять «Харрикейнов» и один за другим разлетелись в разные стороны. Мы были окружены врагом, и нам приходилось патрулировать по всем направлениям. Халкис, похоже, закрепили за мной.
Накануне вечером я разузнал, что большое грузовое судно, стоявшее в порту Халкиса, это — корабль с боеприпасами. Он доверху загружен взрывчаткой, и немцы об этом узнали. Отважные греки, не покладая рук, разгружали патроны, бомбы и другие боеприпасы. Они понимали — достаточно одного прямого попадания, и все взлетит на воздух, в том числе сам Халкис вместе со своими жителями.
Над Халкисом я был в 6.15 утра. Большой грузовой корабль стоял на прежнем месте, а рядом покачивался лихтер. Деррик-кран поднимал огромную корзину с носа корабля и опускал ее на палубу лихтера. Я поискал взглядом вражеские самолеты, но ни одного не заметил. Человек на палубе поглядел вверх и помахал мне кепкой. Я высунулся из кабины и помахал ему в ответ.
Я пишу эти строки спустя сорок пять лет, но Халкис до сих пор стоит у меня перед глазами, каким он выглядел с высоты в пару тысяч метров тем ярко-голубым апрельским утром.
Ослепительно белые домики с красными черепичными крышами выстроились вдоль фарватера, а за ним виднеются острые серо-черные скалы, среди которых я накануне носился за Ю-88. Я видел широкую равнину, зеленые поля с удивительно яркими желтыми пятнами; казалось, этот пейзаж принадлежит кисти Винсента Ван Гога.
Со всех сторон меня окружала ослепительная красота, и я был настолько ошеломлен, что не сразу заметил несущийся на меня снизу Ю-88, пока он едва не ткнулся носом мне в брюхо. Он поднимался прямо на меня, выплевывая желтые огоньки трассирующих пуль, и за тысячную долю секунды я увидел немецкого переднего стрелка, согнувшегося над оружием и сжимавшего его обеими рукам, давя на гашетку. Я успел рассмотреть его коричневый шлем, бледное лицо без защитных очков и черный летный костюм. Я рванул на себя ручку с такой силой, что «Харрикейн» ракетой взмыл вверх. От резкой смены направления в глазах у меня почернело, а когда зрение восстановилось, самолет застыл в вертикальном положении, стоя на хвосте и почти не двигаясь вперед. Двигатель кашлял и вибрировал.
В меня попали, подумал я, прострелили двигатель. Я толкнул ручку вперед — Господи, сделай так, чтобы она работала, взмолился я. Каким-то чудом самолет опустил нос, двигатель завелся, и через несколько секунд мой замечательный самолет снова летел ровно.
Но где же немец?
Посмотрев вниз, я увидел его примерно метрах в трехстах под собой. Его крылья четко вырисовывались на фоне синей воды залива, и — я не мог в это поверить — он не обращал на меня никакого внимания, приготовившись бомбить артиллерийский корабль! Я открыл задвижку дросселя и спикировал на него. Через восемь секунд я оказался прямо над ним, но я пикировал слишком круто и быстро, поэтому когда большой серо-зеленый бомбардировщик попал в мой прицел, я смог лишь выпустить короткую очередь и тут же пролетел мимо, рванув назад ручку, чтобы не нырнуть в воду.
