мышление может проявляться по–разному, предупреждал Евгений, как различны и люди, его исповедующие. Он выделил четыре стадии, или этапа, в развитии таких явлений.
Первый — либерализм: еще не явный нигилизм, а нечто аморфное, вроде его питательной среды, на которой он буйно возрастет. При либерализме еще остаются некоторые верования старого порядка, но уже выхолощенные, утерявшие смысл. «Бог в их понятии не сущ, а скорее умозрителен, — писал Евгений. — Такому богу не нужен человек, да и сил у него нет, чтобы изменить мир (разве только добавить людям обмирщенного «оптимизма»!), он слабее людей, измысливших его». Слабо и государство либералов, пытающихся совместить несовместимое: власть Божию, воплощенную в монархе, с «властью народа». «В XIX веке, — продолжает Евгений, это привело к образованию «конституционных монархий» — еще одна попытка втиснуть в старую форму новое содержание. Сегодня же главные помыслы либералов о «республиках» и «демократиях» в Западной Европе и Америке. Эти государственные устроения на опасном рубеже, где от законной власти до революции — один шаг. Увы, почитаются они одинаково. Государство должно управляться либо благодатью Божьей, либо волей людей и полагаться оно должно соответственно: либо на порядок и власть, либо на анархию и революцию. Компромисс возможен лишь внешний и недолгий. Революция, как и вскормившее ее безбожие, не останавливается на полпути. Коль скоро ее разбудили, она размахнется во всю ширь, пока не установит царство тоталитаризма от мира сего. История двух последних веков — тому подтверждение. «Задобрить» революцию (как всегда поступали либералы, расписываясь в своем полном неверии в Истину, способную противостоять разрушительной стихии), пойти ей на уступки значит лишь отсрочить, но не отвратить страшную беду».
Второй этап нигилистической диалектики — реализм. К нему Евгений относил разные течения: натурализм, позитивизм — всё то, что некогда вывел Тургенев под названием «нигилизм». «Реализм, — писал Евгений, — есть упрощение всего, низведение до самых примитивных объяснений, умаление возвышенного до низменного, приземленного, плотского. Либералу безразлична Абсолютная Истина, он слишком привязан к миру сему. «Реалисту» же претит даже безразличие к Истине, а привязанность к миру вырастает в страсть». На примерах диктаторов- социалистов XX века Евгений показал примитивно– упрощенческое решение самых сложных задач и, копнув глубже, указал, что «сие упрощенчество в духе Маркса, Фрейда и Дарвина является фактической основой всей современной жизни и мысли».
Откликом на попытку реализма поставить во главу угла материальную действительность (презрев духовное) явился витализм — третья стадия нигилизма. С угрозой появления бездушного технократического общества зародилось движение в защиту человеческих запросов вне жестких схем реализма, но не менее важных даже для мирского «счастья». Поначалу витализм выступал в обличьи символизма, оккультизма, различных эволюционных и мистических философий. «Но вполне объяснимое сетование на утрату духовных ценностей породило субъективные фантазии, доводящие до настоящего сатанизма (который провозглашается людьми неискушенными «откровением духовного мира»), с одной стороны, и эклектизм — с другой, когда идеи «с бору по сосенке» из разных культур и эпох произвольно применяются к сегодняшним неверным и приземленным взглядам. Ложная духовность и ложная приверженность древним учениям — неотъемлемые части почти любого из направлений витализма»: Евгений указал на различные проявления сего учения в современном обществе — люди неустанно пытаются «найти умершего в их сердцах Бога». Евгений подчеркивал всеобщую смуту, будь то политика, преступный мир, пресса, радио, телевидение, искусство. Разнообразились формы витализма: «новая мысль», «позитивное мышление», пытающиеся обуздать некую малопонятную, но присущую всему «силу». Появились подложные формы «восточной мудрости», заклинаниями вызывающие всякие «явления» и «видения». Раздаются стихийные призывы к «осознанию», «пониманию», «просвещению» или наоборот — назад «к природе», «к первозданности», к культу земли, тела, половой жизни.
На стадии витализма новым критерием истины служит «жизненная необходимость», «жизненная важность». Этот новый «гибкий» критерий, по словам Евгения, лежит и в основе формально- критического подхода как современному искусству, литературе, так и к религии, философии и науке. «В этих областях выше всего ценится «оригинальность», «поиск», «острота». Истина (если о ней вообще заходит разговор) оттесняется всё дальше и дальше на задний план и подменяется субъективными оценками «целостности», «подлинности», «индивидуальности»».
Завершая анализ витализма, Евгений писал: «За последние сто лет это движение обнаружило неоспоримое обветшание мира. И плод его отнюдь не «новизна», «жизненность» или «непосредственность», как отчаянно пытаются представить виталисты (и чего им так недостает), а разложение и неверие — признаки последней стадии умирающей, ненавистной им цивилизации». Евгений полагал, что за витализмом грядет последняя стадия — «нигилизм разрушения»: «Здесь мы обнаружим «чистый» нигилизм — яростную атаку на творение Божие, на человеческую цивилизацию, и атака эта не прекратится до полного уничтожения». Таков нигилизм безжалостного русского революционера Сергея Нечаева (прототипа Петра Верховенского в «Бесах» Достоевского) и его соратника Михаила Бакунина, который на вопрос, что он будет делать по приходе желанного порядка, ответил: «Тогда я, пожалуй, начну сносить всё, что построил». Евгений писал: «Именно так и правил Ленин, большой поклонник Нечаева, являя небывалую жестокость и беспринципность в политике — первый опыт такого рода в Европе, и Гитлер, возглашавший: «Нас можно уничтожить. Но тогда мы потянем за собой в геенну весь мир».
Описав различные формы нигилизма, Евгений перешел к исследованию его духовных истоков: «Нам не понять, в чём коренится успех нигилизма, почему появились такие его глашатаи, как Ленин и Гитлер, если мы не прозреем сути — воли сатаны, направленной на отрицание и бунт». Не найдя логического объяснения оголтелой кампании большевиков против христианской веры, Евгений предположил, что «война с Церковью шла не на жизнь, а на смерть потому, что только одна эта сила могла противостоять большевизму, могла доказать его ничтожество. Нигилизму не победить, пока в сердце хотя бы одного человека останется истинная христианская вера».
Современные люди, по словам Ницше, «убили Бога», и теперь в сердце у них — мертвый бог, великое ничто, пустота. Но «это лишь переходный период в духовной истории человека, некий резкий поворот», за которым грядет «новый бог». Разумеется, весь этот путь современный человек проделал не сам по себе. За таким явлением, как нигилизм, стоит разум изощренный, это — дело рук сатаны.
Обнажив духовную суть нигилизма, Евгений показал и его «программу» — дальнейшее следование сатанинским целям. «Первый и самый очевидный шаг — уничтожение старого порядка, почвы, напитанной Христианской Истиной, на которой возрастает человек. Здесь главная роль отводится
Евгений также показал, что разрушение старого и создание нового миропорядка лишь подготовка к более значительному и зловещему замыслу — к «преобразованию человека». Об этом мечтали Гитлер и Муссолини, Маркс и Энгельс, считавшие, что кровавым молотом революции можно как по волшебству выковать нового человека. Многие современные философы и психологи уже отметили перемену в людях теперешнего века насилия: человек лишился корней, личность низведена до самого примитивного, низшего уровня.
Образ «нового человека» запечатлен и в современной живописи и скульптуре, народившихся в основном после второй мировой войны. Евгений писал: «Новое искусство празднует рождение новой человеческой особи, нижеестественной и глубоко порочной». Но кроме изображения этого безнадежного уродства, искусство (точнее, его «оптимистическое» направление) создало своего «положительного» героя, этакого идеалиста с практической хваткой, готового решить любую самую трудную задачу». Как «отрицательный», так и «положительный» герои, писал Евгений, «знамения гибели человека, жившего доселе: странника на земле, признающего Небесный дом своим. Теперешний человек приземлен, ему неведомо истинное отчаяние и надежда, все чувства его привязаны к материальному. Эпоха отрицания и нигилизма исчерпала себя. «Новый человек» уже не отрицает Христианскую Истину — она ему просто безразлична. Всё его внимание обращено на мир сей».
