Амаласунта пришла в себя, он исчез. Она бросилась за ним, чтобы вернуть его, но столкнулась в дверях с Петром, посланником Византии.
– Королева, – сказал горбун, – выслушай меня. Время дорого. За мной идут люди, которые не относятся к тебе ток хорошо, как я. Участь твоего государства уже решена, ты не можешь поддержать его. Прими же мое вчерашнее предложение.
– Предложение измены? Никогда! Я считаю его оскорблением и сообщу императору, чтобы он отозвал тебя. Я не хочу более иметь дела с тобой.
– Одумайся, королева, теперь уже прошло время щадить тебя. Знай, что Велизарий с войском уже идет сюда, он уже у берегов Сицилии.
– Невозможно! – вскричала Амаласунта. – Я отказываюсь от своей просьбы.
– Слишком поздно. Предложение, которое я высказал тебе вчера от своего имени, ты отвергаешь. Так знай же, что этого требует сам Юстиниан. Он хочет снова получить Италию, эту колыбель римского государства. Государство готов должно быть и будет уничтожено. Спасай же себя. Юстиниан предлагает тебе руку помощи, убежище при своем дворе – выдай ему Рим, Неаполь, Равенну и другие крепости и позволь обезоружить готов и вывести их за Альпы.
– Негодяй! Неужели ты думаешь, что я изменю своему народу? Прочь! Я не уступлю корону Юстиниану без борьбы.
В эту минуту вошел Цетег. По его знаку Петр вышел из комнаты.
– С чем пришел ты, Цетег? Я уже не верю тебе, – сказала Амаласунта.
– Да, вместо того чтобы поверить мне, ты доверилась императору. И вот следствия. Королева, я никогда не обманывал тебя: Италию и Рим я люблю более, чем готов. Более всего хотел бы я видеть Италию свободной. Но если это невозможно, то пусть она лучше управляется кроткой рукой готов, чем византийскими тиранами. Я всегда думал это, так же думаю и теперь. И чтобы устранить Византию, я готов поддержать твое государство. Но говорю откровенно, что тебя, твое господство уже невозможно поддерживать: если ты захочешь воевать с Византией, тебя не послушают ни римляне, ни готы, потому что ни те, ни другие не доверяют тебе.
– Почему? Что отделяет меня от моего народа, от итальянцев?
– Твои собственные поступки: ты сама призвала в страну византийцев, ты просила у Юстиниана телохранителей. Амаласунта побледнела.
– Ты знаешь?
– К сожалению, не только я, а все заговорщики-патриоты: Петр сообщил им. И они проклинают тебя и поклялись, как только начнется война, объявить всему миру, что твое имя стоит во главе списка заговорщиков против готов. Тогда готы оставят тебя. Итак, видишь, – Византия, готы, Италия – все против тебя! Если борьба с Византией начнется под твоим предводительством, тебя никто не будет слушать, среди латинян и готов не будет единодушия, и государство неминуемо погибнет. Амаласунта, нужна жертва, и я требую ее во имя Италии, имя твоего народа и моего.
– Жертва? Говори, какая, я принесу всякую.
– Необходима самая высшая жертва: твоя корона.
Амаласунта испытующе посмотрела на него, в груди ее происходила тяжелая борьба.
– Моя корона! – сказала она. – Она была так дорога для меня. Притом, могу ли я доверять тебе? Твой последний совет был преступлением.
– Я поддерживал твой трон всеми средствами, пока это было возможно, пока это было полезно для Италии, – ответил Цетег. – Теперь это вредит Италии, и я требую, чтобы ты отреклась, чтобы ты доказала, что любишь свой народ больше, чем корону.
– Клянусь, ты не ошибаешься. Я пожертвовала для этого народа чужой жизнью, – она охотно остановилась на этой мысли, которая облегчала ее совесть, – я не остановлюсь и теперь. Но кто же заменит меня?
– Последний из Амалов.
– Как? Этот трус Теодагад?
– Да, он не герой, но герои подчиняются ему. Подумай, он получил римское образование, и римляне охотно признают его. Короля же, которого могли бы выбрать Гильдебранд, Тейя и другие, они будут бояться и ненавидеть. Решайся же! Я всегда считал тебя выше других – докажи это теперь.
– Не теперь, – ответила Амаласунта. – Теперь я не могу: голова моя горит. Дай мне эту ночь, чтобы собраться с силами. Завтра я объявлю тебе свое решение.
Книга четвертая
ТЕОДАГАД
Глава I
На следующее утро Равенна была поражена манифестом, который гласил, что дочь Теодориха отказывается от престола в пользу своего двоюродного брата Теодагада, последнего в роде Амалунгов. Хотя новый король был известен, как человек коварный, трусливый и невероятно жадный, но как итальянцы, так и готы признали его. Итальянцы – потому что он получил римское образование, готы – частью потому, что он был из рода Амалунгов, и частью потому, что думали, что какой ни есть мужчина все же лучше, чем женщина. Правда, наиболее горячие готские патриоты – Тейя и другие – не захотели было признавать короля-труса. Но более благоразумные – Гильдебранд, Витихис – удержали их.
– Нет, – спокойно говорил Витихис, – влияние Амалов на народ очень велико, и Теодагад и Готелинда не согласятся отказаться от престола без борьбы. А борьба среди сынов одного народа может быть допущена только в случае крайней необходимости. Теперь же такой крайности нет. Теодагад, конечно, слаб, но им могут управлять сильные. Если же он окажется совершенно неспособным, то будет еще время низложить его.
Вечером в тот же день во дворце Равенны был дан роскошнейший пир по случаю восшествия на престол
