— Потому что он умер! — выручил Ленина Сталин.
— Правильный ответ! В этом все дело! Ленина нет, Сталина нет, и этим воспользовались ревизионисты и антимарксисты! Я предлагаю написать заявление и послать его в Китай товарищу Мао Цзэдуну…
— Товарищ полковник, — остановил его осторожный распорядитель, — не отклоняйтесь от темы.
В середине дня Сталин посмотрел на часы, кряхтя, слез с грузовика (ему было за семьдесят), подошел к распорядителю и сказал ему что-то на ухо.
— Товарищи, — обратился распорядитель к народу, — Сталин просит, чтобы мы его отпустили, у него вечером спектакль. Отпускаем?
— Нет! Не отпускаем!
Тогда Сталин взял микрофон и взмолился:
— Товарищи, у меня замены нет: спектакль сорвется! Разрешите отлучиться! Очень прошу!
— А Ленин?
— Ленин остается, Ленин будет с вами, — сказал Сталин. — Робик, скажи им! — обратился он к Ленину.
— Ребята, — закричал Ленин. — У меня на этой неделе спектаклей нет! Я все время буду здесь с вами стоять! Сколько скажете — столько и буду!
— Поклянись! — потребовали из толпы.
— Клянусь мамой! — закричал Ленин.
Кончилось все трагично. По приказу из центра в город вошли войска МВД. Были убитые.
ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ
Я решил снимать «Гекльберри Финна» Марка Твена.
В «Госкино» сказали:
— Валяй.
И мы с Викторией Токаревой сели писать сценарий. Но тут позвонил Калатозов и предложил быть сценаристом в совместном советско-итальянском фильме. Сценарист с итальянской стороны — отец итальянского неореализма Чезаре Дзаватини, в главной роли — звезда мировой величины Альберто Сорди, продюсер — киномагнат Дино де Лаурентиис, режиссер — он, Калатозов.
Сорди хотел сыграть простого рабочего. Лаурентиис просил, чтобы в фильме было обязательно путешествие на корабле по Волге. Калатозову же хотелось, чтобы в фильме был пожар. И это все, что он на данный момент может сообщить.
Я сказал, что это предложение — большая честь для меня, но принять его я не могу: осенью должен запуститься с «Гекльберри Финном».
Калатозов сказал, что съемки планируются этим летом, поэтому сценарий должен быть готов к июню. И у меня останется еще уйма времени на «Гекльберри». Подумайте и позвоните.
— И думать нечего, — сказала Вика. — Никуда твой Гекльберри не денется!
ФЕНОМЕНАЛЕ!
Дзаватини не прилетел ни через две недели, ни в мае, ни в июле. Прилетел он только в середине августа. Поехать по Волге на пароходе нам не удалось, потому что в Астрахани случилась холера, и был объявлен карантин.
Классика неореализма поселили в гостинице «Советская», и каждое утро я и два переводчика — Володя Вартанов и Валера Серовский — ездили к нему работать. Я рассказывал сюжеты, которые придумал, пока его ждал, а он говорил, что ему трудно судить, потому что он Россию видел мало.
Обычно мы с Валерой приезжали пораньше и внизу, в ресторане, угощали классика завтраком. Однажды за соседним столиком завтракали две женщины, судя по внешнему виду — руководящие работники из провинции: высокие прически, строгие кофточки, значки на лацканах темных пиджаков. Перед ними на столе лежали бумаги и стояли тарелки с едой, — они ели и одновременно работали. А еще стояли два фужера и бутылка водки. Дамы наполняли фужеры и выпивали. Не чокаясь, не морщась и не закусывая.
— Водка?! — удивился Дзаватини.
— Вода, — солгал я.
Но тут бутылка кончилась, дамы подозвали официанта, он принес еще бутылку — это уже была точно водка. Дамы так же, не чокаясь, ее выпили, расплатились, встали и ушли. Они даже не раскраснелись. Такое и мне было в диковинку.
— Феноменале! — воскликнул отец итальянского неореализма и записал что-то в свой блокнот.
Холера никак не кончалась. Через две недели мы, наконец, договорились, что итальянского героя будут звать Альберто, а русскую героиню Маша, и Дзаватини объявил, что ему пора домой:
— Напиши ты, Данела. А я потом поправлю.
Он подарил мне два своих рисунка (во время работы он все время рисовал цветными мелками). И улетел.
РУЖЬЕ, КОТОРОЕ ВЫСТРЕЛИЛО
Я попросил Токареву мне помочь. Мы с ней записали сюжет, который нравился Калатозову, и сдали в Госкино.
И тут вдруг со скандалом снимают директора «Мосфильма». Причина скандала — два года назад во
