У вас вон уж и Державин Зубова в громких одах превозносит, а этот мне — редьку, да-с… Кто лучше? Этот беспримерно. Прав ли я, Василий Степаныч? Посуди! — обратился князь к Попову. — Главнокомандующий сыт, доволен, будет довольна и сыта и его армия. Ах они буфоны, гороховые шуты! Громких дел им нужно, — отчего не берем Тульчу, Исакчу? …Эй, — крикнул он уходившим с бочонками слугам, — на лед, по маковку да соломкой сверху!.. Михеич, голубчик! Для-ради такого случая яичницу сегодня глазунью да с свиным салом, зеленого луку побольше…
И, щелкая шлепанцами, легко и брдро двинулся на крыльцо матерой Илья Муромец.
Попов придержал меня за фалду.
— Обожди, запрячься тут где-нибудь! — шепнул он, наспевая за князем. — Придет добрый час, все авось перемелется… Меня просят за тебя: всерабственно готов служить его высочеству…
Мысленно благословляя цесаревича, я отправился в город и приискал себе в отдаленном и глухом его предместье небольшую каморку. Оттуда я наведывался к Попову. Но ждать «доброго часа» светлейшего мне пришлось долее, чем я мог думать.
После капусты и редьки князь было ожил; вскоре, однако, впал в прежнюю хандру. «Брак в Кане Галилейской» сменился вновь для него «сидением на реках Вавилонских». Напоминать ему обо мне — значило вконец испортить дело. Так прошло более двух недель.
VI
Однажды, так рассказывал мне впоследствии Попов, сидел светлейший с ногами на диване и, по обычаю запустив гребнем пальцы в волосы, читал вновь привезенные французские и немецкие газеты. Известия из Англии и Пруссии, особенно же из Франции, где тогда более и более разыгрывалась революция, сильно интересовали князя.
— А где тот-то, флото-пехотный боец? — спросил он вдруг Попова, который возле занимался разборкой и отправкой бумаг.
— Какой, ваша светлость?
— Ну да помнишь, что в герои тут из Питера просился?
— Давно, полагаю, дома, — ответил знавший обычаи князя Попов.
— Жаль, — сказал Потемкин, — забрался в такую даль и вдруг с носом.
Попов услышал это — и ни слова.
— Согласись, однако, — пробежав еще два-три газетных листа, произнес светлейший, — Зубовы… да и весь их социетёт!.. вот, надо думать, бесятся: подслужиться кой-кому хотели моряком… Каких рекомендаций наслали… Ан и не выгорело…
— Не дали бы, ваша светлость, маху, — отозвался Попов.
— Как маху?
— Да ведь Бехтеев не зубовской руки.
Потемкин посмотрел через газету на Попова.
— Как не зубовской? — спросил он.
— Помнится, этот молодой человек даже что-то сказал о ссоре и неудавшемся его поединке с братом Платона Александровича…
Потемкин спустил ноги с дивана и бросил газеты.
— Что же ты молчал?
— Запамятовал, ваша светлость.
— Посылай ему тотчас курьера, зови.
— Извините, теперь, пожалуй, и не поедет.
— Как не поедет? Ко мне?!
— Обиделся, я, чай… строго уж ему отвечено.
— Вот как… Обидчивы нынче люди… А послушай, чем бы его расположить?
Попов подумал и ответил:
— Надо прежде осведомиться, доподлинно ли Бехтеев уехал? Он что-то сказывал об ожидании отписки от отца.
Меня тогда же, разумеется, нашли, но я был снова призван к Потемкину только на следующий день.
А накануне вечером у князя с Поповым был примечательный разговор. Огорченный нападками иностранных газет, светлейший для развлечения принялся тонкой пилкой обтачивать и чистить оправу какой-то ценной вещицы. Кучки дорогих камней и жемчуга лежали перед ним на столе меж фарфоровых безделушек.
— Требуют, спрашивают, тормошат! — сказал он Попову. — Да возможно ли то все, и вдобавок, как видишь,
Князь помолчал.
— Я измучен, Василий Степаныч, бодрости лишен, сна, — продолжал он, налегая на пилку, — слабею подчас от всяческих дрязг душой и телом, как малое дитя, а им подавай триумфы, победы, венки! Если бы все-то знали… Изведут, отдалят, — произнес он, глянув в сторону и как бы видя вдали некие таинственные и другим непонятные откровения, — ну что, полагаешь, нужно мне, чего еще искать?
Попов не нашелся с ответом.
— Чего желать человеку в моей судьбе? — продолжал князь, не поднимая лица. — Меня ли соблазнить победами, воинскими триумфами, когда вижу, насколько напрасны и гибельны они? Солдаты не так дешевы, чтобы ими транжирить и швырять их по пустякам. Я полководец по высшей воле, по ордеру, не по природе; не могу видеть крови, ран, слышать стоны и вопли истерзанных снарядами людей. Излишний гуманитет несовместим, братец, с войной… Вот граф Александр Васильевич — тот на месте, ему и книги в руки… Отчего ж, спросишь, я здесь, а не при дворе?
Изумили Попова эти речи. Он ушам своим не верил и сказал: пока жив, не забыть ему, что услышал он в тот незабвенный час. Светлейший встал, медленно прошелся по горнице, открыл окно в стемневший сад и опять сел.
— Неисповедимы судьбы Божьи! — сказал он. — Низринул Иова, превознес Иосифа! Чего я желал, к чему стремился, исполнено — все помыслы, прихоти. Нуждался в чинах, орденах, — имею; любил мотать, играть в карты, — проигрывал несметные, безумные суммы. Захотел обзавестись деревнями, — надарено и куплено вдоволь. Любил задавать праздники, балы, пиры, — давал такие, что до меня и не снилось. Пожелал иметь по вкусу дома, — настроил дворцов. Драгоценностей имею столько, что ни одному частному человеку и во сне не снилось. И все мои страсти, планы во всем приводились в действо и выполняются… А клянусь тебе, нет и не может быть человека несчастнее меня!
Попов стал возражать.
— Не веришь? — спросил упавшим, как бы молящим голосом князь. — Думаешь, шучу? Нет и нет! Все вы стремитесь, надеетесь, авось грянут битвы, — отличие, всем слава. Для меня ж, дружище, все в мире пустоши, тлен, гроб повапленный, уготованный человечеству… И не будь звена, не будь ласковых взоров, оттоле, далече, ее повелений, — я бы жизнь свою, не задумавшись, истребил, разбил вот как это…
Тут он схватил со етола саксонскую вазочку и, разбив ее об пол вдребезги, удалился в опочивальню.
Явившись по зову Попова, я был принят князем наедине. На этот раз Потемкин был тщательно выбрит, одет, отменно вежлив и добр. Пряди шелковистых, с заметной проседью, волос красиво оттеняли его женственно-нежный, высоко вскинутый лоб. Полные, как у счастливого ребенка, губы были осенены величавою, располагающей улыбкой,
— Ну, говори откровенно, — произнес он, — что за история у тебя вышла со вторым Зубовым?
Я изложил все подробно и без утайки. Лицо Потемкина при моем рассказе не раз омрачалось и по нему пробегали судороги.
— Желание твое будет исполнено, — сказал он, когда я кончил, — куда хочешь причислиться?
