русская колонизация, в стороне от деятельной исторической жизни, образует сильный запас русской силы, русит финские племена и, окрепнув, является восстановительницей единства России, собирательницей земли Русской под знаменем Москвы и продолжателей ее дела: Петра и Екатерины.
Средняя, частью Южная и Северо-Восточная Италия, в приморских местностях и на равнинах Ломбардии, живет многообразною роскошною политическою и культурною жизнью, изживается и становится добычей чужеземцев. Но у подошвы Альп, в диком Пьемонте, не принимавшем участия в многозначительной исторической жизни Италии, сохраняется нравственная сила и энергия среди населения, смешанного с племенами не чисто итальянского происхождения,- и в наши дни является Пьемонт возродителем и соединителем Италии[2].
Ту же роль в течение части средних и новых веков играл Бранденбург, или Бранибор, относительно северовосточной Германии, которую объединил под именем Прусского королевства. Эта отдаленная немецкая украйна - марка распространяла германизацию между северо-западными славянскими племенами, мало вмешиваясь в средневековую жизнь, кипевшую по Рейну, Везеру, верхнему Дунаю и Эльбе. Но когда иссякла в этих странах всякая политическая сила, из Бранденбурга положено было основание возрождению немецкого могущества в Прусской монархии.
В наши дни тем, чем был Бранденбург для Прусского королевства, сделалось Прусское королевство для Германии вообще.
Итак, древняя область персов, Македония, страна парфян, Астурия, Суздаль и Москва, Пьемонт, Бранденбург, Пруссия - страны, сохранившие еще свою племенную этнографическую энергию в то время, когда области, заселенные ранее их развившимися и вступившими на деятельное политическое и культурное поприще братьями (Мидия, Греция, Персидская монархия, Испания, Юго-Западная Русь, Италия, Средняя и Западная Германия), уже потерялисвою политическую силу и или подпали власти иноплеменников, или влачили бессильное существование,- явились восстановителями, возобновителями исторической жизни этих раньше начавших жить братьев. Они были, так сказать, хранителями запаса сил своего племени.
Аналогия говорит нам, что совершенно то же отношение существует между западными славянами, окруженными народами германо-романскими, волею и неволею захваченными круговоротом их жизни, потерявшими в нем свою политическую самобытность и независимость, и Россией, составляющей громадный запас славянских сил. Голос всей истории свидетельствует нам, что запас этот не пропадет втуне, что и он предназначен к тому, чтобы, как во всех предыдущих случаях, возродить, восстановить, обновить собою славянскую жизнь в более обширных размерах. Этого требует закон исторической экономии, столь же разумный, как и закон экономии природы, ничего напрасно не создающей, извлекающей все следствия из своих посылок. Против исторического тока событий, как против рожна, прать невозможно; и в этих общих соображениях почерпаем мы, между прочим, уверенность, что русское и славянское святое, истинно всемирно-историческое и всечеловеческое дело - не пропадет.
Перейдем теперь от этих общих соображений к более частным и специальным.
В продолжение этой книги мы постоянно проводим мысль, что Европа не только нечто нам чуждое, но даже враждебное; что ее интересы не только не могут быть нашими интересами, но в большинстве случаев прямо им противоположны. Из этого, однако, еще не следует, чтобы мы могли или должны были прервать всякие сношения с Европой, оградить себя от нее Китайской стеной; это не только невозможо, но было бы даже вредно, если бы и было возможно. Всякого рода сношения наши с нею неизбежно должны быть близкие; они только не должны быть интимными, родственными, задушевными. В политическом отношении не может быть другого правила, как око за око, зуб за зуб,- отмеривание тою же мерою, которою нам мерят.
Но если невозможно и вредно устранить себя от европейских дел, то весьма возможно, полезно и даже необходимо смотреть на эти дела всегда и постоянно с нашей особой, русской точки зрения, применяя к ним как единственный критерий оценки: какое отношение может иметь то или другое событие, направление умов, та или другая деятельность влиятельных личностей к нашим особенным русско- славянским целям; какое могут они оказать препятствие или содействие им. К безразличным в этом отношении лицам и событиям должны мы оставаться совершенно равнодушными, как будто бы они жили и происходили на Луне; тем, которые могут приблизить нас к нашей цели, должно всемерно содействовать - и всемерно противиться тем, которые могут служить ей препятствием, не обращая при этом ни малейшего внимания на их безотносительное значение,- на то, каковы будут их последствия для самой Европы, для человечества, для свободы, для цивилизации. У нас должно быть свое собственное, особое понятие о всех этих предметах и твердая вера в то, что, только действуя в своих видах, можем мы споспешествовать им, во сколько от нас зависит,- что цель наша свята и высока, что одно только ведущее к ней и лежит в наших обязанностях,- что, только служа ей, а не иначе как-нибудь, можем мы содействовать всему высокому, какое бы имя оно ни носило: человечества, свободы, цивилизации и так далее.
Или так, или никак. В эпиграфах, избранных для обозначения одной из существеннейших мыслей этой главы, заключается вся наша политическая мудрость: примирение так называемой политики принципов с политикою случайных обстоятельств (Gelegenheitspolitik). Без ненавистии без любви (ибо в этом чуждом мире ничего не может и не должно возбуждать ни наших симпатий, ни наших антипатий), равнодушные и к красному и к белому, к демагогии и к деспотизму, к легитимизму и к революции, к немцам, к французам, к англичанам, к итальянцам, к Наполеону, Бисмарку, Гладстону, Гарибальди,- мы должны быть верным другом и союзником тому, кто хочет и может содействовать нашей единой и неизменной цели. Если ценою нашего союза и дружбы мы делаем шаг вперед к освобождению и объединению Славянства, приближаемся к Цареграду, не совершенно ли нам все равно, купятся ли этою ценою Египет Францией или Англией, рейнская граница французами или вогезская - немцами, Бельгия - Наполеоном или Голландия Бисмарком?
Придерживаясь с непреклонною строгостью и последовательностью такого взгляда и такого образа действий, нечего заботиться о благоприятных комбинациях политических созвездий. Будь ясно сознанная, вполне усвоенная, горячо любимая цель и ясное понимание дела - за счастьем дело не станет. Смотрите, как служило оно Екатерине, пока и ее не увлекли, с одной стороны, жажда европейских похвал как охранительнице интересов нейтральной торговли, с другой - негодование на неистовства французской революции, а может быть, и ложный, напрасный страх перед нею. А после нее сколько всходило благоприятных созвездий на политическом горизонте Европы, какие блистательные гороскопы можно было по ним предсказывать и осуществлять: европейские коалиции против Франции, дружба с Наполеоном в 1807 году, торжество над ним в 1812! 1848 и 1849 годы! Решительный образ действий в 1853 году! Сколько случаев в недавнем прошедшем, если б не очки со стеклами, поляризованными под европейским углом наклонения, если бы не сочувствие эмигрантам, не легитимизм, не либерализм, не филантропизм, не германофильство в особенности, не бескорыстное сочувствие всему тому, что до нас не касается! Таким бескорыстием можно, конечно, хвалиться в дипломатических депешах и циркулярах, извлекая из него хотя эту крайне умеренную выгоду; но при исторической оценке событий едва ли может оно заслужить какую- нибудь похвалу, ибо это бескорыстие есть, в сущности, жертва вверенных нам священных действительных интересов легкомысленному тщеславию или фантастическому страху.
Много потерянных случаев, много упущенного времени, но была бы только твердая решимость, ясно сознанный план, глубокое убеждение в величии, святости нашего исторического призвания, в неизбежной необходимости совершить его или постыдно стушеваться, срамно сойти с исторического поприща,- а случаи не замедлят вновь представиться.- Главная помеха, препятствовавшая нам схватывать эти случаи на лету и пользоваться ими, заключалась в мысли о полезности и необходимости и для нас (как и для Европы) системы политического равновесия, рыцарски бескорыстными охранителями которого мы и сделались,- в мысли, которая, в свою очередь, проистекала от тщеславно-унизительного желания втереться в члены древней и славной европейской семьи и от жалкого самообольщения, будто нас в нее приняли. Тщеславно- унизительного говорю я, потому что в политической, так же как и в частной, жизни нет ничего унизительнее тщеславия, нет сильнейшей противоположности, как между истинной благородной гордостью, которая довольствуется оценкою своей совести и своего убеждения, и между по природе своей заискивающим, подлаживающимся тщеславием.
Мы недавно видели, что система политического равновесия есть нормальный естественный порядок для внутренних политических отношений между европейскими государствами, тот устойчивый порядок вещей, к которому они стремились чуть не с самого своего возникновения и который (как сознательною, так и бессознательною деятельностью факторов европейской жизни) все более и более укреплялся с течением
