сил недостаточно не только для расширения прусского могущества, вопреки Франции и Австрии, но, может быть, даже и для сохранения уже приобретенного; и что поэтому союз с Россией ей необходим. Конечно, и для России важна помощь Пруссии, ибо ни на какую другую, в Старом Свете по крайней мере, ей рассчитывать невозможно. Но дело в том, что, как ни важно для России благоприятное ей и Славянству решение восточного вопроса, она может его долго и очень долго ждать; вопрос же о существовании России или даже об ослаблении ее могущества в ближайшем будущем серьезным образом не может быть даже и поставлен.
Пруссия, я не говорю Германия, есть все-таки не более как политическая комбинация, которая может быть весьма различным образом видоизменяема, ибо ведь нет на свете прусского народа; Россия же есть первичный, самобытный, великий исторический факт, основания которого лежат в таинственных глубинах всемирно-исторического плана развития судеб человеческого рода. Поэтому хотя при настоящей комбинации политических созвездий Россия и Пруссия взаимно нуждаются друг в друге, и, следовательно, взаимно друг от друга зависят, но нужда Пруссии настоятельнее, а поэтому и зависимость сильнее, и это не худо помнить и знать.
Прибавим к сказанному, что в восточном вопросе интересы обоих государств тожественны, по крайней мере, в ближайших фазисах его развития. Для Пруссии, во-первых, выгодно, чтобы главнейшее внимание России было обращено на юго-западную, а не на северо-западную ее границу. С приобретением, или, лучше сказать, с возвращением, полной собственности на Черное море Россия может без ущерба предоставить более простора Пруссии на Балтийском море. С уничтожением обоим им враждебной политической комбинации, именуемой Австрией, с обращением ее в комбинацию славянского, а не мадьяро- германского характера Пруссия выигрывает в могуществе, ибо влияние в Германии вообще и особенно в юго-западной Германии не на трактатах только, а на самом деле будет уже исключительно принадлежать ей, и, таким образом усиленная, она будет иметь уже одного только соперника - Францию, который перестанет быть для нее опасным.
Опять странное историческое явление, удивительная комбинация! Западные славяне и немцы были в течение всей европейской истории враждебны друг другу; первые были угнетаемыми, вторые угнетателями; а властительная историческая судьба заставляла и заставляет представителей Германства и Славянства Пруссию и Россию - содействовать друг другу в достижении их, по-видимому, противоположных целей. Пруссия, собственно говоря, возросла под крылом России и теперь может только на нее опереться для довершения германского единства, которое, в свою очередь, становится первым звеном в отделении славянского от немецкого; и Пруссия побуждается не только собственным интересом, но даже необходимостью содействовать интересам России на Востоке.
Мы полагаем, что в теперешнем положении дел Россия не может иметь другого союзника, как Пруссия, так же точно, как и Пруссия другого союзника, как Россия; и союз их может быть союзом благословенным, потому что у обоих цель правая.
Так представляется дело на первых порах. Что будет дальше - другой вопрос. По достижении первых успехов, безобидных для обеих сторон, отношения могут и, вероятно, даже должны перемениться. Но в политике руководствуются непосредственным, на очереди стоящим, интересом, а не отдаленными непредусмотримыми возможностями.
От ресурсов, которые может предоставить внешняя политика, перейдем к тем несравненно более надежным источникам силы и ручательствам успеха, которые может Россия почерпнуть внутри самой себя и в той самой великой задаче, которую ей предстоит совершить во что бы то ни стало.
Как уже было упомянуто выше, мы вовсе не намерены предлагать статистики России с военной и финансовой точек зрения, не только по некомпетентности нашей в этом деле, но еще гораздо более по некомпетентности всякого рода статистических выкладок в такого рода задачах, в решении которых всегда играли, играют и будут играть главную, преобладающую роль факторы из нравственного порядка вещей, совершенно не поддающегося обыкновенной статистике. История, явления которой преимущественно принадлежат именно к сфере духовно-нравственной, в этом отношении гораздо плодотворнее. Попытаемся же вникнуть в характер внутренней силы России и при помощи исторических сравнений хотя несколько определить величину той силы, которую может выказать Россия.
Для сравнения, как говорится, для установки понятий возьмем в пример последнюю борьбу России с Европой при самой невыгодной для нас обстановке. Нерешительность, медленность наших дипломатических и военных действий, главное же - ложная оценка наших отношений к считавшейся в дружественной связи с нами Австрии, обратили сухопутную войну в морскую, которую Россия должна была встретить совершенно не приготовившись. И, однако же, всем известно, каких усилий стоило совокупным силам Франции, Англии, Сардинии и Турции вырвать одну крепость из наших рук. Взглянем же, чем усилилась с того времени Россия.
Пути сообщения, которые были самою слабою нашею стороною во время Восточной войны, с того времени совершенно изменили свой характер, и недалек тот день, когда с окончанием Московско- Смоленской и с проведением Смоленско-Брестской и Севастопольской дорог центр государства будет соединен с главными точками окраин.
Умирение Кавказа освобождает двухсоттысячную армию, которая им, так сказать, поглощалась и нейтрализировалась. Для определения отношения, которое имела кавказская война к войне Восточной, достаточно вспомнить, что две дивизии, из коих одна из Крыма, были отправлены на Кавказ в первый год войны, и оценить вероятное влияние их, если бы они были под рукой при Альме или Инкермане[10].
Но и железные дороги, и умирение Кавказа ничтожны в своем влиянии на увеличение средств России, если сравнить их с преобладающим событием настоящего царствования - с освобождением крестьян. При крепостном состоянии всякое воззвание к поднятию народного духа, к защите свободы отечества звучало какою-то горькою иронией; и потому в самых даже крайних случаях, как в 1812 году, правительство могло обращаться за помощью только к привилегированным сословиям - дворянству и купечеству; сама же сила народная - крестьянство составляла не деятельный элемент государственного могущества, а только материал - предмет или объект пожертвований. Дворянство точно так же жертвовало на защиту отечества по стольку-то со ста душ, как купечество по стольку-то со ста рублей. Ежели, однако, и при таком порядке вещей возможен был в России двенадцатый год, то мы, как сказочный богатырь, и сами не знаем той силы, которую в состоянии выказать теперь. Смотря с одной лишь чисто деловой, так сказать, официальной точки зрения, мы видим, что в прежние времена всякое быстрое усиление армии устройством ополчений вносило смуту в общий государственный строй и сомнение в правительство, что делать с временно вступившею на службу массою народа. Возвращать в прежнее крепостное состояние - как оно всегда и делалось - значило возбуждать сильное и справедливое неудовольствие в людях, жертвовавших жизнью отечеству наравне с теми, которые поступили в ряды защитников его обыкновенным путем рекрутского набора; объявление же их свободными как выходящих в отставку солдат могло не только нанести расстройство помещичьим хозяйствам, но, что гораздо важнее, обратить сотни тысяч людей в бесприютных бродяг. Собственно говоря, одним освобождением крестьян силы России увеличились и в материальном и в нравственном отношении до неисчислимых размеров.
Относительно войны, как и большинства других человеческих дел, многие держатся мнения знаменитого австрийского полководца Монтекукколи, который говорил, что для войны нужны три вещи: деньги, деньги и деньги; а в них, как известно, излишка у нас не чувствуется. Как ни важны финансовые вопросы при обыкновенном мирном течении дел, даже при войнах, ведущихся из-за поддержки политического равновесия, приобретения или удержания провинции, из-за торговых или колониальных выгод и тому подобного, мы смеем думать, что они отступают на второй, третий или еще более задний план, когда дело идет о духовной жизни и смерти народов, то есть об исполнении ими их исторического призвания. И для народов и государств, так же как и для частных лиц, всевластные миллионы теряют свое значение там, где разыгрывается вопрос о жизни и смерти. Мы не знаем, да мало и нуждаемся знать - так ничтожен этот вопрос,- при пособии какой финансовой системы отразили греки полчища персов, выдержали римляне удары Аннибала, отвоевали некогда швейцарцы и голландцы свою независимость? С другой стороны, нам в точности известны все финансовые комбинации, которыми Национальный Конвент думал помочь отчаянному финансовому положению революционной Франции; но знаем также, что влияние их на ход дел равнялось нулю, что Францию спасло не то или другое банкирское ухищрение, а напряжение всех нравственных сил страны, и при безденежье умевшей выставить тринадцать стотысячных победоносных армий против
