мозаичных полотен; и интенсивность движения — людей на станции всегда было немного, но вполне достаточно для того, чтобы, задумавшись, удариться о твердое встречное плечо. Впрочем, Андрей в последнее время редко задумывался и о встречные плечи не бился.
Олег опоздал на десять минут. Выйдя из поезда, он быстро отыскал глазами Андрея и направился к нему.
— Привет, — сказал Андрей.
— Привет, — сказал Олег.
Пожали руки.
— Пойдем? — спросил Андрей.
— Пойдем, — сказал Олег.
Направились к эскалатору.
— Все-таки Васька молодец, — сказал Олег, когда забрались на движущуюся лестницу. — А то баланду бы жрали сейчас. Да?
— Да, — сказал Андрей. — Молодец.
Это был уже стандартный эскалаторный диалог, помогавший уловить динамику надвигавшегося вечера. Менялись только штампы, которыми Олег обозначал вероятную альтернативу их жизненного пути. Помимо баланды он упоминал еще небо в клеточку, жизнь в полосочку и петушиные крики.
До больницы добрались за двадцать минут — половину этого временного отрезка провели в маршрутном такси, стартовавшем от метро, потом шли пешком вдоль кирпичных пятиэтажек и длинного бетонного забора.
Всю дорогу молчали. Андрей хотел было попросить Олега показать телефон, но потом передумал. Это было обычное для последнего времени явление. Мысли и стремления возникали в его душе с той же интенсивностью, что и раньше, но большинство из них сразу погибало в атмосфере, отравленной безразличием, вырвавшимся три с половиной месяца назад из каких-то лопнувших резервуаров. Единственным серьезным умственным упражнением теперь как раз и был анализ этого безразличия.
На одной из институтских лекций по философии, куда Андрей попал совершенно случайно — в офисе в тот день морили тараканов, — рассказывали об экзистенциализме. Андрей слушал невнимательно, размышляя о намечавшейся установке кондиционера в помещении какого-то мелкого банка. Однако когда лектор — лысый толстый мужчина с кавказской фамилией — дошел до «пограничной ситуации», Андрей насторожился. Точнее, насторожился он не в тот момент, когда прозвучал этот ключевой термин, а после того, как услышал слово «смерть». Лектор даже написал его на доске, после чего обвел в кружок и соединил линией с другим меловым пузырем, в котором плавал «субъект (чел.)». Выяснилось, что под «пограничной ситуацией» понималась ситуация, когда человек оказывается перед угрозой гибели и впервые полностью осознает конечность своего существования. После этого в душе субъекта (человека) происходит фундаментальный сдвиг, благодаря которому он наконец-то начинает жить полной жизнью, наполняя смыслом каждую секунду своего существования, занимаясь по-настоящему важными вещами и отбрасывая будничную шелуху, погребающую под собой миллионы обычных судеб.
Андрей не знал, считается ли его случай «пограничной ситуацией». Самому ему ведь ничто не угрожало, однако конечность бытия была им осознана в полной мере — на следующее утро, когда он протрезвел в вонючем «обезьяннике». Впрочем, слово «осознание» не казалось ему достаточно точным. Потому что на самом деле он ничего не осознавал, то есть в голове его не возникла соответствующая случаю фраза. Конечность бытия он ощутил и передать это словами был совершенно не в состоянии. Кроме того, он ощутил еще и конечность свободного бытия — Василиса умудрилась уговорить родителей замять дело только через две недели, и все это время Андрей готовился сушить сухари (более современный Олег тогда же купил пару книг по тюремному этикету).
В общем, выходило, что шведский философ с античной фамилией Кьеркегор прав. Андрей действительно в последнее время регулярно отбрасывал будничную шелуху. Однако Кьеркегор — или, по крайней мере, донесший его учение до Андрея лектор — никак не объяснил критерии отбора по-настоящему важных дел. В итоге с наполнением каждой минуты смыслом возникли проблемы. Андрей всей душой желал сделать что-то большое, емкое, попросту говоря, конкретно реальное. Но не видел ничего, что могло бы подойти под это описание. Он пару раз разговаривал на эту тему с Олегом. Олег испытывал аналогичные эмоции. И еще он сказал, что пока не знает, но чувствует, что скоро он это самое найдет. А когда найдет, поделится с Андреем. Это утешало, но не сильно.
Обсуждать те же вопросы с Василисой Андрей не решался. Он вообще с ней почти не разговаривал, оставляя рычаги управления беседой Олегу.
Это была уже третья больница, в которой лежала Василиса, и вторая, в которой довелось побывать Андрею и Олегу. Первым пунктом в тяжелом маршруте возвращения к здоровой жизни оказалось, естественно, заведение имени Склифосовского. В нем Василиса провела около двух недель. Андрей с Олегом там побывать не успели. Потом Василису перевели в крупный хирургический центр за городом — выяснилось, что у отца Василисы есть хорошие знакомства во врачебной среде. В этом центре колдуны в белых халатах должны были собирать переломанные Василисины кости.
Оттуда она и позвонила Олегу — Андрей не стал мучить себя догадками по поводу того, в какой обстановке Олег сообщил ей свой номер, — и попросила приехать их обоих. Ехать надо было долго — сначала до Москвы, потом на электричке по Ярославскому направлению до какой-то номерной станции (вспомнилось первое путешествие за грибами), а потом еще на автобусе. Всего дорога заняла около трех часов. В первый раз Андрей умудрился за это время выкурить целую пачку. Олег отстал от него на две сигареты. Однако сама встреча прошла на удивление спокойно. Посидели минут десять в пустом фойе. Сначала смотрели в пол. Потом друг на друга. Потом опять в пол. Наконец Василиса сказала, что все проблемы с судом уладит. Андрей и Олег повезли домой мерзкое облегчение.
В хирургический центр ездили еще несколько раз, по субботам. В дороге курили уже меньше. Покупали апельсины и «Боржоми» в гостинец. В последний раз контрабандой привезли Василисе пива — она сама попросила Олега.
Наконец две недели назад Василису перевели в косметологическую больницу (опять помогли папины связи и деньги). Дорога сюда была гораздо короче, поэтому навещать Василису стали два раза в неделю — по средам и субботам.
Приемные часы закончились, поэтому Василиса, как и договорились в прошлый раз, ждала их в вестибюле. Она была в шелковом халатике и тапочках. Ее икры сохранили свою форму — насколько Андрей знал, этот участок ее тела оказался единственным, не пострадавшим при катастрофе. На лице Василисы были бинты, делавшие ее похожей на мультипликационную мумию.
— Привет, — сказала она. — Опаздываете.
— Привет, — сказал Андрей и покосился на Олега.
— Привет, — сказал Олег. — Извини. Это тебе.
Он протянул Василисе пакет с гостинцами. В пакете лежали пачка легкого «Парламента», шоколадка «Вдохновение», шесть бананов и две бутылки «Миллера». Пиво и сигареты были заказаны Василисой, остальное Олег добавил от своего сердца, ставшего на удивление щедрым (аналогичному превращению в душе Андрея мешала тяжелая финансовая ситуация).
Купили все в расположенном рядом с больницей магазинчике — обычном, с продавщицами и витринами-холодильниками. Единственным элементом самообслуживания была табличка с надписью «От себя», висевшая на двери. Андрей подумал о том, что за контроль над выгодной точкой — а большая часть посетителей наверняка отоваривалась именно в этом магазине, — шла тяжелая борьба между местными преступными группировками. Перед ним даже на секунду возникла картина разборки, с бейсбольными битами и поножовщиной, но он поморщился и отогнал неуместные мысли.
— Как дела? — спросил Олег, когда сели на диван в углу — Василиса посередине, Олег и Андрей по сторонам.
Диван был удивительно теплым — его грела проходившая рядом батарея центрального отопления. Работа приучила Андрея обращать внимание на такие детали.
— Пока не родила, — сказала Василиса, заглянув в пакет, — И еще не скоро рожу.
