намерен. Часами по вечерам сидел, прижав к себе настороженную Юлю, говоря ей о своей любви и о том, что вдвоем они все преодолеют. Надо только верить друг в друга. Порой, когда под воздействием его слов угрюмость ее рассеивалась, она кидалась к нему, благодарная, восторженная. Но даже в эти редкие теперь минуты в ней, не переставая, работали внутренние силы. И они подготавливали в ней какое-то независимое от его стараний, а потому пугающее решение. И от ощущения бессилия накапливалась безысходность, а от нее — бесконечная, едва сдерживаемая усталость.
Он обернулся на шум. Быстро поднявшаяся Юля выходила уже из спальни.
— Завтрак тебе приготовлю.
Зал ожидания бурлил. В Москве установился зной, и, несмотря на работающие кондиционеры и истекающий теплой влагой фонтанчик, лица заполнивших залу легко одетых людей выглядели скользкими. Впрочем, скорее тому причиной было возбуждение, охватившее беспрерывно двигающийся и жестикулирующий «высший менеджмент». Должно быть, такая суета устанавливалась среди придворных подле постели умирающего монарха.
Люди беспрерывно переходили от группы к группе, что-то выслушивали, потом переходили к следующей группе и там принимались энергично разъяснять то, что сами перед этим услышали. При звуке более громкого голоса вновь затихали и устремлялись поспешно вслед за остальными туда. Нервозность владела собравшимися. Каждый искал уверенности в другом, но не находил.
Единственным оплотом спокойствия виделся угловой диван у входа в зал заседаний. Здесь парил над окружившими его Вадим Вадимович Покровский. Хорошо поставленным голосом он доводил до сведения присутствующих о совместном их с Владимиром Викторовичем ключевом решении, принятом как раз накануне приступа, — о необходимости резкой смены приоритетов, о срочном формировании блока «Ритэйл» в рамках дочернего холдинга. А главное — смелее, объемнее следует использовать биржевые инструменты. И форсировать, форсировать зарубежные займы. Рваться на европейские рынки. Не во всем понятные, но решительные слова привлекали своим таинственным магнетизмом и собирали вокруг него все больше томящихся в безвестности людей.
Другим центром сосредоточения «страждущих успокоения» оказался кабинет Керзона. Вопреки обыкновению последних месяцев, сегодня он был полон народу. Несколько раз с озабоченным видом туда проходил Чугунов с лицом, сведенным непривычной, мучительной, устремленной на всех улыбкой. Это было знаком, и всякий раз, как исчезал он в кабинете Керзона, число людей около вещающего Покровского слегка уменьшалось.
Ждали опаздывающего Рублева. По слухам, с утра он был приглашен в Центробанк.
Вышел наконец и сам Керзон. Рассеянно и благосклонно кивая вокруг, прошел вплотную от сидящего перед чашкой какао Забелина.
— Не узнаешь, Александр Павлович? — окликнул тот.
Керзон скосился, кивнул и устремился дальше, к насупившейся в стороне над очередным балансом Файзулиной.
Демонстративную сухость кандидата в президенты компенсировал бодрый бас слева — к Забелину приближался краснолицый Баландин. Сегодня полнокровный Юрий Павлович был пигментирован сверх обыкновенного.
— Здорово, Палыч, друг старинный, же вуз ан при, бокал клико, — продекламировал Баландин отрывок из порнографического варианта «Евгения Онегина», который за давностью употребления давно уже путал с оригиналом. Поэтому когда на высоких тусовках он при случае сообщал, что знает наизусть «Евгения Онегина», то не больно-то рисковал, — кто додумается уточнить какого.
— И что? Портвешок на жаре помогает?
— А ништяк. Тут, главное, в нужной пропорции холодной минералочкой разбавить. И непременно чтоб «Святой источник». Святое дело святых напитков требует.
— Как сам?
— А чего мне? Где поставили, там и служим — кредитуем потихоньку. Размещаем денежки. Дружку твоему Курдыгову на днях пролонгировали. Не надо бы — да надрывается мужик, поднимает промышленность. Не люди разве, чтобы не помочь?
Забелин сдержал улыбку — подобрала-таки чеченская диаспора ключик к горячему комсомольскому сердцу.
— Папа-то, похоже, совсем плох. Как думаешь, выкарабкается?
Забелин пожал плечами.
— То-то и оно. Тебе хорошо. Из правления исключен. Теперь без права голоса, — позавидовал Баландин. — А тут такой мордобой образуется. И главное — все непросто.
Взгляд его тоскливо метался меж Керзоном и Покровским.
— Сигареткой угостите? — К ним подошла Файзулина. Следуя поветрию, введенному Второвым, она добросовестно пыталась бросить курить и перестала покупать сигареты. Теперь ежедневно работники бухгалтерии сбрасывались на лишнюю пачку. Файзулина затянулась благодарно, кивнула насмешливо на угол, где оживленно жестикулировал Покровский: — Как вам картина? Сталин, вспоминающий перед пионерами о последних уединенных мечтаниях с тяжелобольным Ильичом. Примеряется, сука. — Она глянула в лицо Забелина, не увидела достаточно живой реакции, что-то припомнила, насупилась и неловко отошла.
Забелин горько про себя усмехнулся — похоже, водораздел меж присутствующими был проведен.
— Алексей Павлович, — к ним подошел охранник, — там вас сотрудник просит выйти. Говорит, очень срочно.
Забелин посмотрел на настенные часы: двадцать минут третьего, до истечения срока подачи заявки на аукцион оставалось два часа сорок минут. Должно быть, это Клыня. Прознал, что правление откладывается.
— Все дела, — неохотно отпустил его Баландин, вслед за Забелиным глянув на часы, словно надеясь увидеть на циферблате ответ на мучившие его сейчас вопросы.
Клыня сидел за столиком в эркере, обустроенном на площадке между этажами. При приближении руководителя он нервно вскочил. На столе лежали два приготовленных конверта — побольше и поменьше, листок бумаги, ручка.
— Переживаешь?
— Не каждый ведь день. — Клыня утер пот большим платком. — А вдруг да где прокололись?
— Не дрейфь, Юра, пробьемся, — Забелин вернул ему лежащую ручку, вытащил свою. — Счастливая.
Кивнув понимающе, Клыня демонстративно отошел к лестнице.
Забелин, готовый вывести задуманную цифру, задержался.
Вчера перед сном он в последний раз разговаривал с Жуковичем. Тот звонил из ресторана, был шумен. По заверению Жуковича, «ФДН» хоть с аукциона и не снимается, но максимальная сумма, на которую собирается пойти, два миллиона рублей.
— И то, — заверил он, — это с огромным запасом. На самом деле рассчитывают взять халявно — как и мы, второй компанией — за триста тысяч. Информация точная и свежая. — Он сделал многозначительную паузу, одновременно намекающую и на источник, и на то, что доносящийся в трубку шум — это не какая-то богемная пьянка, а гул рабочего места, где, собственно, и бдит он, Жукович. — Хотя я бы все-таки чуть подстраховался, — добавил он. — Для полной, так сказать уверенности, накинь еще сто-двести тысяч. Может, даже до двух с половиной. Просто чтоб в голове не держать.
Забелин все мешкал. «ФДН» работает на «Балчуг». А «Балчуг» сидит на площадях института и спит и видит, как бы побыстрей его сжевать. Даже на чистый криминал идут. Вспомнил и горячий шепот подозрительного потомка железного Феликса: «Только не вздумай передовериться».
Внизу, у входной двери, возникло оживление — приехал Рублев. Следовало поторопиться.
Поколебавшись, он поспешно вывел «шесть миллионов», подумав, добавил «пять тысяч». (В конце концов, миллион долларов за сорок процентов — это невесть что. А там, глядишь, удастся второй компанией подешевле взять.) Вложил листок в маленький конверт, заклеил языком, вложил в больший, заклеил и его, расписавшись поспешно в трех местах по линии склейки.
— Юра, — Клыня подошел, принял переданный конверт и, торопясь, принялся запихивать его в
