В углу подоконника заметил иконку, припрятанную когда-то Решечкиной, усмехнулся, аккуратно провел пальцем, счищая пыль с Божьего лика.
— Господи! — тихо пробормотал он. — Сделай так, чтоб у Рублева получилось. Ведь не за себя одного прошу. Сколь людей втянуто! Сделай и — уверую. Не так, как раньше, для других. А по-настоящему, без дураков. А?
И, не в силах больше пребывать в неведении, рванулся в приемную.
— Да где, наконец?! — закричал он, не дойдя до порога. Дверь распахнулась, и в кабинет прямо в мокром пальто вошел Иван Васильевич Рублев.
— Мечешься? — неприязненно констатировал он. В неприязненности этой проглядывала неудача. Второв собрался, готовясь встретить новый удар.
— Что?
Старый проректор неспешно снял пальто, стряхнул, аккуратно принялся натягивать на вешалку.
— Говори же, Иван Васильевич!
— Володя! Ты Библию когда-нибудь читал?
— Библию? К чему ты это? — Второв недоуменно скосился на подоконник.
— Там, знаешь, есть не самые тупые заповеди. Например, насчет гордыни. Или это не для тебя писано?
И вдруг залепил кулаком по крышке стола:
— Сколько раз?! Сколько раз ты вляпывался с гонором своим петушиным! Сколько раз ноги о людей вытирал, а я потом по всем связям ползал, чтоб банку это боком не вышло! А сколько раз!.. Скажи, был случай, чтобы я тебя хоть раз в серьезном деле не поддержал?
— Нет.
— Так что же ты-то на мои просьбы плюешь? Я ведь тоже в этом мире не последний человек и что-то соображаю, чтобы вот так меня между прочим фэйсом об тэйбл.
— Иван Васильевич, видит бог, ни сном, ни духом! Что случилось-то?
— Как ты думаешь, к кому я сейчас ездил?
— В Госдуму, к председателю комитета по…
— Правильно. Серденко Ивану Петровичу. К тезке моему и старинному дружку еще по профсоюзам Ваньке Серденко. Тебе эта фамилия ничего не говорит?
— Как это не говорит? Каждый день лицезреем.
— А больше ты его нигде не лицезрел?
— Как будто нет.
— Нет? — Рублев, пытаясь успокоиться, прошелся по кабинету. — В самом деле, откуда? Ты ж его пред свои светлые очи допустить не соизволил.
— Когда?
— В марте сего года. Когда он у тебя еще безвестным депутатом Госдумы два дня в приемной проторчал. Не припомните, Владимир Викторович?
— А, — Второв насупился, начиная понимать, что допустил ужасный прокол. — Коммунистик тот? Который насчет коттеджа. Так я же не знал.
— А тебе не надо было ничего знать. Ничего! Кроме того, что это я его к тебе послал.
— Другими словами, отказал.
— Не совсем.
— Что значит «не совсем»? — угасшая было надежда вспыхнула слабой искоркой.
— Согласился посодействовать, если будут приняты его условия.
— Не так плохо. Это уже диалог. Какие? — Второв схватил лист бумаги, ручку, приготовившись записывать.
— Да собственно, условие у него на самом деле одно. — Рублев замялся.
— Так какое?
— Тебя убрать.
— И только-то? — Второв раздосадованно положил ручку.
— Да, представь. Если наблюдательный совет отстранит тебя от должности, а на это место назначит человека, рекомендованного их комитетом, то он берется выбить для нас в ЦБ деньги. Вот так-то.
— Ну-ну. И что же ты ответил? — зыркнул исподлобья Второв.
Уловивший это движение Рублев, несмотря на скверное настроение, едва сдержал улыбку.
— Я, дорогой Володя, из старого-старого рода, традиции которого до семнадцатого года возникли. Так вот одна из заповедей, что мне еще отец покойный ремнем вколачивал: «За своих стой до конца». Да и имя твое важно. На слуху оно.
— Спасибо, Иван Васильевич. Другого не ждал. Ну и на меня можешь положиться.
— Надеюсь. Надо бы тебе повстречаться с Гуревичем.
— Но ты-то знаешь, как мы с ним в последний раз разошлись.
— А с кем ты хорошо разошелся? Только за этот месяц с половиной Москвы переругаться успел. А с Гуревичем увидеться придется. Последний шанс это на старых позициях устоять.
— А если не устоим? Сникнешь?
— А если не устоим, тогда есть еще одна старая заповедь: «Занял деньги — все распродай, но верни». И ради цели этой придется нам все распродавать. Продавать и платить. Продавать и платить. Может, год- два. Может, и дольше. Я исподволь подготовку начал. Организуем комитет кредиторов. Союзы предпринимателей, фермеров подключим. Тут важно, чтоб на глазах.
— Что ж нам-то останется?
— Может, и мало что. А может, и вовсе ау. Все равно часть разворуют. Но если что останется, с того заново и стартуем. Хотя, конечно, такой империи, как теперь, нам с тобой больше не поднять. Так что об амбициях твоих имперских можно будет забыть. Ну, каково?
— Веселенькая, нечего сказать, перспективка, — пробурчал Второв.
— Другой не дано. Так что скажешь?
— Что тут скажешь. Пока есть шанс, надо пробовать. Завтра встречусь с Гуревичем.
Борис Семенович Гуревич с любопытством похлопывал дубовые своды «Бурыкинских палат», от которых успел отвыкнуть. Второв, как всегда, опаздывал. Но сегодня это не вызывало у заместителя председателя Центробанка внутреннего протеста. Гуревич и сам радовался случаю оттянуть встречу. Второва со всеми его взбрыками он продолжал любить. Даже несмотря на то, что при последнем визите в Центробанк тот просто подставил его, брякнув в присутствии посторонних, что если берешь, то надо бы и отдавать. После этого Гуревич вынужден был поспешно закрыть все свои счета в «Светоче». К тому же то, как держал удар Второв, не могло не вызывать уважения. Он, единственный, боролся. В своей неуступчивости напоминал не знавшего поражений боксера, которого, вопреки всем правилам, прямо на ринге избивает банда громил. И требуется от него только одно — лечь и признать поражение. И не оставлено ему другого выхода. Но всякий раз, пропустив очередной хук, он снова и снова поднимается. Да и название «Светоч» не стало для Гуревича пустым звуком. Конечно, власть засасывает, но иногда мечталось сойтись опять где-нибудь в девяносто третьем с тем же Второвым, Керзоном, Забелиным, Савиным и окунуться в прежнее братство.
Впрочем, все это неуместная сейчас лирика. Предстоял жесткий неприятный разговор, и Гуревич вновь подобрался.
Сверху послышались гулкие шаркающие звуки — должно быть, спускался поприветствовать гостя старик метрдотель. Интересно, узнает ли? Лицо Гуревича невольно размягчилось, и вслед за тем сердце ухнуло вниз. Перед ним появился ссутулившийся, смертельно уставший человек. И человеком этим оказался Владимир Викторович Второв.
— Что, не узнаешь? — Он пожал протянутую руку. Усмехнулся. — Спасибо хоть, что не отказал.
— Полно тебе, Владимир Викторович. Опять, вижу, немножко приболел. Не почка, часом?
— Другие органы, — пытаясь скрыть усилие, отодвинул тяжелое кресло, медленно осел в него. — Велел своим ждать наверху. Чтобы без свидетелей. Или все-таки пообедать?
— Нет, нет. Я ненадолго. Через три часа должен быть в Минэкономики.
— Да. У всех дела. Слышал, тебя на первого зама выдвигают? Это ты молодец.
