я покидал Рим, то я видел толпу прекраснейших женщин, привезенных со всех концов мира. По приказу цезаря, они населят на острове Капри рощи, луга и пруды, но сегодня они мне кажутся диким шиповником по сравнению с цветущей розой!
— А Паулина?
— Паулина, — усмехнулся он, — бледнеет перед тобой, словно месяц при восходе солнца, хотя я, однако, должен ей быть благодарным, так как из-за нее познакомился с тобой. — Муций обнял Магдалину и прижался к ее губам.
— Мой кубикулум к вашим услугам, — заметил Марий, проходивший через террасу.
Но Деций словно не слышал его, поцеловал Марию в глаза и продолжал:
— Я завидовал тем вуалям, в которых ты танцевала, мне мил этот венок, потому что ты носила его на себе, я люблю это маленькое зеркальце, потому что в нем прячется отражение твоего чудного лица.
— Так возьми, раз любишь, — прошептала Мария, отстегивая зеркальце.
— Я буду носить его, как амулет счастья, возьми взамен, — и он снял и надел на ее палец кольцо с прекрасным изумрудом и добавил, словно мимоходом:
— Ты слышала предложение Мария? Магдалина молчала. Она чувствовала, что если он скажет «пойдем», то она не станет сопротивляться, пойдет, а в то же время душу ее охватила печаль, что так случится.
Муций понял, что творится в ее душе, и сказал:
— Нет, Мария, пусть сегодняшний пир кончают так куртизанки, эти вакханки, которых мы видели вместе с толпой платных комедиантов, но не мы. Через несколько дней я уезжаю в Сирию, куда меня вызывает проконсул Вителий, но скоро вернусь. Я купил дом на Офле, знаешь, вблизи дворца Гранты, велю все там переделать и устроить для нас. Когда дом будет готов, я пришлю верного раба и, как царевну, велю внести тебя на порог его. Я покажу тебе все, все мои сокровища, мы примем ванну, поужинаем вместе, нарвем роз, и если будет холодно, то в спальне на роскошном ложе под пурпуровым балдахином, а если душно, то в тенистой беседке на ложе из тигровых шкур мы упьемся ласками до раннего утра. Ты вернешься домой, а когда розы завянут, я снова пришлю за тобой, чтобы ты нарвала их мне своею нежной рукой.
Не будет наслажденья, по которому бы не промчался вихрь нашей любви. Ты будешь становиться мной, а я тобой. Мы будем насыщаться друг другом, как нам нашепчет темная ночь. Вместе с одеждой мы откинем смешную робость стыда, чуждую рабам и героям. Не правда ли, Мария?
— Да! — ответила она, не разбирая точно значения слов. Ее золотистая головка опустилась на плечо Муция, и Мария видела только блеск его глаз и где-то высоко мелькающие звезды.
Деций вздрогнул, выпустил Марию из рук и произнес глухо:
— Ты сонная, измученная… я велю отнести тебя домой.
Когда Мария пришла в себя, лектика была уже готова.
Муций закутал Марию в тонкий теплый гиматион, взял на руки, расцеловал и усадил в лектику.
Проходя через остиум, он указал ей на мозаичную надпись — «Salve»[2] и сказал:
— У себя добавлю: Мария. Хорошо?
— Хорошо!
— А стены украшу разными картинами.
— Хорошо. Возвращайся только скорее.
— Вернусь, как можно скорее, — ответил он и ушел в дом.
— Знаешь, я не понимаю тебя; почему ты ее отправил сегодня домой? упрекнул его Марий.
— Видишь ли, только неопытный человек сразу выпивает дорогое вино. Гастроном пьет его глотками, а Мария есть самое лучшее вино, которое я когда-либо встречал!
— Добавь: «и пробовал».
— Ну да, но ведь я изучал не только практику, но и теорию. Я знаю наизусть целые отрывки из «Ars amandi» и «Remedia amoris»[3] Овидия. Из того, что я слышал и видел, я понимаю, что она не платная, а женщина, одержимая Эросом. Астарта горит в ее крови, но сердце ее спит, и если бы я не уступил ей сегодня, завтра она не захотела бы и смотреть на меня. Теперь долгое ожидание привлечет ее ко мне надолго, а может быть, и навсегда. Почем знать? Может быть, я войду с ней в конкубинат, она достойна этого.
— Может быть, ты и прав, но я бы не выдержал. Пойдем к остальным, они там веселятся все лучше и лучше.
— Хорошо. Или знаешь что? Пришли-ка ты мне лучше сразу ту белобедрую нимфу. Должен же я вознаградить чем-нибудь такую тяжкую победу над собой.
— Ах, вот ты как! — засмеялся Марий и вышел, Через минуту в атриум вбежала задыхающаяся белокурая полная девушка и послушно остановилась перед Муцием.
— Ну, что сатиры? — весело беря ее за подбородок, спросил он.
— Не поймал меня ни один, — ответила она и, поощренная свободным обращением патриция, прижалась к нему.
Муций толкнул девушку к дверям кубикулума и произнес стремительно:
— Получишь сто драхм, если постараешься!
Девушка заглянула в его горящие глаза возбужденным взглядом, задорно прищурилась и, показав кончик розового языка, проговорила тоном похвальбы:
— Я все умею. Меня учила сама Коринна.
Глава 5
Предсказания Муция оправдались: возбужденный им огонь вспыхнул в душе Магдалины ярким пламенем. Сердце ее до того затосковало по Децию, что она ушла от Мелитты, чтобы в тиши уединения наслаждаться грезами о будущем счастье и избегнуть искушения, таившегося в доме гречанки: уступить кому-нибудь другому до приезда Муция.
Но проходили дни и недели без всяких известий. Мария тосковала, плакала и напрасно высматривала желанного посланца.
Впервые после долгих лет своего увлечения Иудой она вновь испытывала чувство тревожного ожидания и глубокое горе и разочарование.
А между тем вернулись неожиданно пилигримы из Галилеи, целые и невредимые, но какие-то странные.
Когда Мария с радостным криком бросилась к ним навстречу, то привет ее был принят с какой-то необычной сдержанностью. Холодом повеяло на нее.
Лазарь только раз поцеловал ее и отправился к себе, а сестра, болтливая Марфа, обычно уже издалека осыпавшая множеством услышанных сплетен и новостей, сказала только:
— Симон остался еще… Я страшно устала… Мул пал у нас по дороге… Я рада, что застаю тебя дома!
Марфа, против обыкновения, ни о чем не расспрашивала прислугу, никого не выбранила, не отдала никаких распоряжений, а, оставшись вдвоем с Марией, посмотрела на нее глубоким взглядом своих черных глаз и проговорила, словно во сне:
— Столько мы видели, столько мы слышали, что голова кругом идет… — она провела рукою по лбу и добавила почти печально:
— Иди и ты спать… может быть, тоже иной проснешься…
— Что с вами стало? — почти со страхом воскликнула Мария.
— Мы познали истину! — серьезно ответила Марфа, укладываясь спать.
Мария удалилась с чувством горечи. Ушли свои, близкие, а вернулись чужие, точно их подменили в дороге.
Сначала Мария предполагала, что это временное настроение, может быть, результат усталости от долгого путешествия. Но вскоре она убедилась, что брат и сестра действительно изменились, в особенности
