Нежно: убей детей!…
– Убить… – сказал Шилов и замолчал.
– Сероглазые дяди очень смешные, – сказал мальчишка, – они думают, что могут вмешиваться в жизнь других рас, но вмешиваются как-то странно. Мистер Ширяев, когда попал в чужой мир, разговаривал со мной через эту бутылку и многое рассказал, хотя и не все: он рассказал, что сероглазые дяди не верят в свободу воли, но зачем-то ищут людей, которые этой свободой обладают.
– …детей.
– Мистер Ширяев сказал, что души у людей нет, но бывают люди, они высчитали это с помощью очень-очень точных вычислений, у которых она все-таки есть, и они ищут этих людей и испытывают их по- всякому, проверяют ихнюю… ну… свободу воли.
Шилов хотел подумать: надо убить детей, но в этот момент бутылка метнулась к нему и укусила за палец. Шилов ойкнул, со страхом посмотрел на пистолет в своих руках, размахнулся и закинул его в озеро. Дети и взрослые обернулись и смотрели на водную гладь, очень долго смотрели и ждали всплеска, и минуты через две всплеск все-таки случился. Он стал сигналом для Бенни-боя, который погладил загадочную бутылку, прыгавшую по его плечу, и сказал, высунув наружу раздвоенный язык ящерицы:
– Ну что, бутылка, пошли?
И исчез в тумане.
Глава седьмая
Они стояли все вместе, рядом, усталые и грязные. Шаги звучали в полной темноте, и кто-то дышал, выпуская из ноздрей струи горячего пара, и струи эти, кажется, светились, выжигая во тьме пылающие линии.
– Фи… фай… фо…
– Я бы сказал, что нам надо преодолеть наши страхи, чтоб вырваться из этого морока, наведенного сероглазым, – неуверенно произнес Семеныч, – но ведь страха нет давно, не боюсь я ковров, осталась только жалость, что папа и мама умерли, потому что они хор-рошие были на самом-то деле, замечательные. Папа иногда бил маму, но он был хороший папа, а однажды даже оторвался от телевизора и помог мне клеить пластмассовую модель самолета. Вот такой вот нос-пиндос.
– Фам…
– А мои родители, – сказал Проненко, опиравшийся о холодную голую стену, – они тоже были как бы хорошие, это мы – придурки, маленькие идиоты, и Сашу парализовало из-за этого, мы виноваты, врали зачем-то друг другу, как бы накручивали…
На другой стороне улицы что-то стукнуло, по дороге поползли светляки, наметившие обочины, словно посадочные огни в космическом порту. Загадочные светляки ползли к домам, забирались на крыши, плавно обтекали стены и оттуда срывались в небо. Прилеплялись к нему и висели, одинокие, далекие друг от друга. Наверное, эти светляки – упавшие метеоры, которым надоела земля, подумал Шилов, и они вернулись на небо. Он смотрел на них и пытался понять, чего ему не хватает, что он должен вспомнить такого плохого или хорошего о матери, которая распланировала его жизнь на годы вперед, но не мог ничего придумать. За спиной стояли дрожащие дети, которых он должен был убить, чтобы выбраться из этой вселенной, но он не собирался никого убивать. Он шагнул вперед, наступил на светляка, и светлое пятнышко потащило его навстречу великану, словно эскалатор.
– Ар-рхх… – издал нечленораздельный звук Семеныч за его спиной.
Великан замер, струи пара иссякли. Кажется, чудовище не ожидало такого поворота.
– Фам! – закричал Великан, когда Шилов приблизился к нему вплотную.
– Привет, – сказал он, поднимая голову. Струи пара истончились. Великан запыхтел, переступая с ноги на ногу. В небо полетели пылающие облачка.
– И что? – после паузы спросил Шилов. Великан, словно очнувшись, зарычал, и Шилов ощутил кожей, что чудовище занесло над ним огромный десятипудовый молот. Он понял, что удар вобьет его в землю по грудь, а скорее, размажет по асфальту багровым пятном, и зажмурил глаза, но не сдвинулся с места.
– Мама, я!… – закричал Шилов и поднял руку, так и не договорив, не додумав мысли, которая носилась в его голове как птица в клетке.
Молот, коснувшись пальцев Шилова, раскололся на миллион маленьких молоточков и вместе с ним разбился и взорвался весь мир, вывернулся на изнанку, стал негативом и опять возвратился в нормальное
