стояли Сонечка и Проненко и смотрели вверх. Они что-то кричали друг другу. Шилов остановился, не зная как поступить, и почти совсем уже решился уйти, но разозлился и заставил себя подойти к парочке вплотную. Увидев его, Проненко скривился и отвернулся, а Сонечка радостно улыбнулась, подбежала и чмокнула Шилова в щеку. Шилов хотел обнять ее, но руки обвисли тяжелым грузом, прикипели к бокам, и он крикнул сквозь шум геликоптера:
– А я опять опоздал!
– Надо мне в следующий раз вместе с тобой пойти, – улыбаясь, сказала Сонечка, и Шилов сам улыбнулся, хотя еще минуту назад улыбаться не собирался. Уж очень задорные ямочки появились на щеках Сонечки, уж очень заразительно смеялись ее зеленые глаза.
– Зачем? – спросил Шилов, а Проненко хмыкнул, развернулся и пошел к своему дому. Шилов на этот раз не обратил на него внимания, вместо этого смотрел только на Сонечку.
– Хотя бы узнаю, почему ты все время опаздываешь, – пожала плечами Сонечка и спрятала руки за спину, и Шилов отметил, что на ней та самая маечка, те самые шортики, и, возможно, те самые или похожие трусики. Было очень приятно вспоминать Сонечкины трусики, но в голову вдруг проник образ пускающего слюни старика. Шилов помрачнел.
– Что с тобой? – нахмурилась Соня, заглядывая ему в глаза. Она взяла Шилова под руку и сказала: – Если это из-за меня, не волнуйся. Я подумала, что раз не нашла сына, значит все хорошо, и он попал не к нам и это просто замечательно. Да, я знаю, плохо так говорить и думать, но зато честно. Честность тоже очень важна. Верно?
– Верно, – угрюмо ответил Шилов, но Сонечка не обратила внимания на его тон. Она вела Шилова за руку в тени пустых кирпичных коробок, мимо серых складов и зажатых между ними высоких, похожих на свечи, деревянных домов с флюгерами-гусеницами. Она привела его на тихую улочку, где стояли, окруженные заборами, опрятные одноэтажные дома, стучали на ветру розовые ставни и скрипели пустые детские качели.
– Знаешь, я так хотела, чтобы ты пришел к нам на вечеринку вчера! – щебетала Сонечка, и от ее голоса еще тревожнее становилось на душе у Шилова, и он захотел рассказать все как на духу о старике и Духе, но знал, что нельзя, и поэтому молчал. – Ты разве не слышал? Я пела так грустно и печально, что растрогался даже этот сухарь Проненко, а уж ты, думаю, и подавно растрогался бы. Я ждала, что ты откроешь дверь, замрешь на пороге нерешительно, но ты не открыл и не замер. Мне стало очень обидно, и я напилась. – Она хихикнула. – Я всю ночь не спала и пила на брудершафт с Семенычем, но не целовалась с ним, не думай, да он и не настаивал. Как он может не спать каждую ночь, не представляю. Я вот не спала, и вроде хорошо себя чувствую, но иногда начинает клонить в сон, безудержно хочется спать, кажется, упаду на землю и буду лежать, грустная и мертвая, и никогда не встану. Я глупости говорю?
– Нет, – лаконично ответил Шилов, и Сонечка почувствовала, что не так что-то с ним и замолчала. Рука ее, стискивающая локоть Шилова, напряглась. Шагов через сто Сонечка отняла руку. Они шли все также рядом, но теперь молча, руки оба засунули в карманы и глядели только прямо перед собой. Шилову было совестно из-за того, что он не может сказать Сонечке правду, а Соня злилась на Шилова и, так как страшнее наказания придумать не могла, мечтала, чтобы он споткнулся, упал и содрал колени до крови.
Совершенно случайно они свернули на посыпанную песком тропинку, петлявшую между домами. Продирались сквозь заросли сирени, сцарапывая кожу на локтях, но помогать друг другу не спешили. Перелезли через заросшую амброзией и лебедой скособочившуюся изгородь и оказались на плоской как блин вершине холма, что высится к востоку от леса и северу от города. Остановились, потому что не могли не залюбоваться пронзительно-синим небом, невесомыми облаками, желтым солнцем, которое подмигивало им сквозь перистую муть, птицами, оранжевыми и зелеными, которые взмахивали крылышками в вышине и весело щебетали. Шилов подумал, что в такой замечательный день птицы не могут кричать о печальном, что в такой день они поют только радостное, прославляя Бога и каждую Божью тварь.
Свежий ветер дул с речки, ласкал лица. Шилов украдкой скосил взгляд и увидел, что Сонечка тоже скосила взгляд и смотрит на него. Они улыбнулись друг другу, вмиг забыв об обидах, схватились за руки и пошли навстречу ветру.
Ни с того ни с сего земля под ногами зашаталась. Казалось, поколебалось само небо, а облака резко сдернуло с мест. Они едва удержались на ногах. Сонечка крепче вцепилась в руку Шилова. Он кивнул на лес и сказал:
– Кажется, оттуда землю начинает трясти.
– Пойдем, посмотрим?
– Пойдем, – сказал Шилов, и они пошли к лесу. Земля иногда вздрагивала и уходила из-под ног, но уже не так часто и неожиданно.
Они спустились с холма и остановились, покоренные красотой вековечного леса, темного и грозного, заросшего широкими дубами, что, переплетясь кронами, создавали в лесу серый сумрак. От леса веяло древней мощью, и Шилов подумал, что за все время, пока здесь живет, он ни разу не заходил в лес, а ведь можно было бы. Грибов, к примеру, насобирать. Ведь это здорово, подумал он, грибы собирать.
– Ты собирала когда-нибудь грибы? – спросил Шилов у Сонечки, но она рассеянно покачала головой: «Не увлекалась грибособиранием, идиотское занятие». Лес, наверное, вызывал у нее иные ассоциации, и совсем другое думала она, глядя в глубины вековечного сумрака.
У кромки леса они заметили Духа. Шилов вздрогнул, потому что вспомнил минувшую ночь, а Сонечка дернулась, потому что, как и все городские, побаивалась Духа и не доверяла ему.
Дух копался в земле: рыхлил ее лопатой, поддевал вместе с травой целые пласты и откидывал в сторону. Иногда он натыкался на куски чего-то металлического, вытягивал их из земли, складывал в кучу подобных штуковин. Когда начинала дрожать земля, Дух втыкал лопату глубоко в чернозем и держался за нее, вцепившись в черенок изо всех сил. Земля где-нибудь рядом с ним вздувалась, превращалась будто бы в гнойный прыщ и вскоре взрывалась комьями перегноя и ошметками травы, а из того места, где лопнул «прыщ», выглядывала очередная железяка. Дух, как только прекращались толчки, подбегал к вскрывшемуся гнойнику, поддевал странный артефакт лопатой, хватал его и кидал в кучу. Груда образовалась немалая. Неподалеку Шилов увидел удобную деревянную тележку с двумя длинными ручками и достаточно глубоким кузовом и крикнул Духу:
– А чего ты сразу в тележку не складываешь?
Дух не ответил. Он стоял на месте и напряженно прислушивался к чему-то. Наконец, вздохнул свободно, вынул из-за пазухи пачку папирос, спички и прикурил. На Духе была все та же грязная тельняшка, те же кирзачи, то же галифе и та же шинель, только на голове теперь плотно сидела зеленая фуражка с черным околышем. Дух расположился прямо на земле и курил, сидя по-турецки. Он щурил глаза на солнце, из-под
