Я отошел за фок-мачту, чтобы не смущать их, и направился на ахтердек36. Ветер заметно крепчал и задувал с правого борта, разгоняя остатки тумана. Огромный выпуклый купол треугольного грота37, косо повернутый на бакборт38, белоснежной горой вздымался ввысь, где верхние стаксели, казалось, подхватывали его, и он уходил в бесконечность, растворяясь на фоне темно-синего бархатного неба. Звезды, мерцая, начали постепенно пробиваться сквозь туман, белесые пряди которого уносило ветром прочь.
Странное положение созвездий задержало мое внимание. Чем-то — я сначала никак не мог сообразить чем — они показались мне не на месте. Я перевел взгляд на наветренную часть небосвода и увидел на нем знакомые очертания Большой Медведицы. И — почти перпендикулярно нашему курсу — яркую Полярную Звезду. Мы шли прямо на запад!
Одним прыжком я взлетел по трапу на ахтердек и бросился к компасу, не веря собственным глазам. Курс был прежним: юго-запад, ближе к югу. Но по звездам мы плыли прямо в Атлантический океан, отклонившись от истинного курса градусов на сорок, направляясь куда-то в сторону Северной Америки, оставляя за собой ненужные мили и попусту теряя драгоценное время!
У меня внизу хранился мой собственный компас, и я сбегал за ним, не сказав ни слова своим попутчикам. Установив прибор рядом со штурвалом, я выверил его вдоль продольной оси судна. Северная стрелка безошибочно указала на Полярную Звезду, определив наш курс на три румба южнее чистого веста.
Сомнений не было: либо судовой компас врал, либо кто-то над ним основательно потрудился.
Я схватил рупор и отдал единственно резонную в моем положении команду:
— Подвахтенные, наверх! Кливер и бом-кливер убрать! Фок и грот39 на гитовы!40 Приготовиться к повороту через фордевинд!41
Резкая трель боцманской дудки послала людей на ванты и реи. Ошеломленный рулевой стал быстро перебирать рукоятки штурвала, обстененные паруса заполоскали, баркентина вздрогнула и покатилась влево под ветер. Вскоре мы вышли на истинный курс, ветер — который так и не менялся — снова задул нам в бакштаг, и «Золотая Надежда» ходко пошла левым галсом на юго-юго-запад.
Сэр Ричард вышел на палубу, сопровождаемый юным Мадденом; затем к ним присоединился Джекобс, полуодетый, только что выскочивший из койки.
— В чем дело? — заорал он. — Кому здесь пришло в голову валять дурака?
— Не знаю, — ответил я, — но кому-то, несомненно, пришло. Принесите фонарь!
С помощью моего ножа я отсоединил медный котел судового компаса от подставки и осторожно вынул его из гнезда. Что-то звякнуло, упав на палубу: отломанный кончик матросского ножа, застрявший между деревянной облицовкой и медным ободком компаса. Маленький кусочек стали, но вполне достаточный, чтобы повернуть магнитную стрелку и заставить судно изменить курс!
Если это была случайность, то нам посчастливилось раскрыть ее как раз вовремя, когда туман начал рассеиваться. Продержись он подольше, и наутро мы обнаружили бы себя где-то у западных берегов Ирландии, кружась вокруг Британских островов, как собака вокруг собственного хвоста. Капитан Джекобс прикинулся удивленным, но я не верил в случайность. Как бы там ни было, но если Саймон решил принять участие в гонке за сокровищами, то наши потерянные часы и мили означали выигрыш во времени для него и отставание для нас. И мне очень захотелось взглянуть на нож капитана Джекобса, который торчал в чехле у него на поясе…
Глава тринадцатая. ХОРОШАЯ ПОГОДА ПРИ ПЛОХОЙ ИГРЕ
… Отчаянье придется
в пути изведать вам:
предательство крадется
за вами по пятам!
До Фуншала на Мадейре мы добирались целых десять дней, хотя от Плимута до него немногим более тысячи двухсот миль. Ветер, в основном благоприятный, дул слабо, прерывисто и норовил вообще стихнуть. Северо-восточный бриз сменился на ветра западных румбов, так что приходилось почти постоянно лавировать, меняя галсы, а у «Золотой Надежды» на этот счет имелись свои капризы. Правда, она довольно уверенно держалась на курсе, но ее носовые обводы были настолько далеки от классических форм, что при свежем ветре она постоянно задирала корму и глубоко зарывалась носом в волну. К тому же она не ходила круче четырех румбов к ветру, и ее сильно сносило в дрейф. Майкл давно раскусил эти ее особенности и умел выжимать из нее такую скорость при небольшом количестве парусов, о которой любой другой даже при полной парусности не в состоянии был бы и помышлять.
При хорошей погоде баркентина ходко шла на юг, чуть накренившись на левый борт, сверкая надраенной медяшкой и чисто вымытой тиковой палубой. Ветер мелодично звенел в натянутых шкотах и винтах, словно играя на струнах Эоловой арфы, басовито гудел в тугих полотнищах парусов; связки канатов и тросов на колках мерно раскачивались в такт медленным кивкам судна. Порою внезапно налетавший шквал еще круче накренял баркентину, и тогда в подветренных шпигатах закипала белоснежная морская пена, словно вылетая из только что откупоренной бутылки игристого вина. Но потом ветер стихал, и мы снова лениво и бесшумно скользили по спокойной глади моря, едва удерживая ход, необходимый для управления судном. Тогда мы пристально вглядывались в покрытое легкими облачками небо, пытаясь отыскать в нем приметы долгожданного ветра, который мучительно долго играл с нами в прятки, но в конце концов, словно сжалившись, опять подхватывал на свои легкие крылья нашу «Золотую Надежду».
Все это время я посвятил упражнениям в морской практике, почерпнув многое у Черного Майкла. Он был прирожденным моряком. Изучи он теорию кораблевождения, и на свете не было бы лучшего капитана. Но его нетренированный мозг отказывался постигать такие загадки, как среднее солнечное и истинное время и их уравнения, поправочный лунный коэффициент и двойные высоты, наклонения магнитной стрелки и креновая девиация, эклиптические координаты и вычисления угловых погрешностей. Практическую сторону своего дела он знал назубок, а вот математика была для него тем же, что китайская грамота для уличного мальчишки.
— Цифры совсем не держатся у меня в башке, они там точно вода в решете, — сказал он мне однажды, с завистью наблюдая, как я измеряю секстантом полуденную высоту солнца над горизонтом. — Или как монеты в кошельке. И ничем тут не поможешь, потому что я уже пытался много раз. Понимаете ли, в Карибском море, где я знаю каждое течение, каждую отмель, все штучки ветра и волн, там я могу вести судно по одному запаху придонного ила на лоте, как слепой наощупь находит дорогу до собственного дома. Но пустите меня в открытый океан, и я окажусь беспомощным, словно новорожденный младенец, пока не увижу берега, хотя и умею вычислить скорость судна и поправку на боковой дрейф. С вами — другое дело, сэр, поскольку вы по своей природе настоящий ученый!
Мне нравился этот человек. Простой, бесхитростный, подлинный дикарь, следующий минутному влечению и отбрасывающий в сторону всякие рассуждения, пока не добьется желаемого, удовлетворяющий свои примитивные инстинкты при помощи грубой силы. Это был великолепный образчик настоящего мужчины, с орлиным носом на потемневшем от загара лице, с шеей, могучей и мускулистой, как и все его тело, безжалостный, жестокий и тем не менее, в чем я был глубоко убежден, верный до конца тому, кто сумел добиться его расположения. Он благоговейно относился к моему умению определять нашу точку на карте, безошибочно предсказывать, когда при таком-то ветре на горизонте появится земля, и угадывать название этой земли. Впрочем, Джекобс тоже умел это делать, и Майкл изо всех сил старался дополнить мои теоретические знания своими навыками в судовождении, в чем он имел явное преимущество.
О его отношении ко мне как к человеку я мог только догадываться, но мне во что бы то ни стало необходимо было добиться его повиновения. Чрезвычайно рискованно отправляться на поиски скрытого сокровища, имея на борту дюжину отчаянных сорвиголов, чья прежняя жизнь целиком состояла из поисков легкой наживы и бесшабашного проматывания награбленных богатств. Но Черный Майкл и его люди — для которых он являлся непререкаемым авторитетом — умели и подчиняться. Таков был обычай буканьеров: беспрекословно выполнять приказы при весьма либеральном отношении к дисциплине. И этим обычаем следовало воспользоваться так, чтобы он служил нашим целям.
Тут я, конечно, не мог рассчитывать на Фрэнка Маддена с его мальчишечьими фантазиями; к тому же у
