сцену из фильма Феллини, название которого в тот момент вылетело у меня из головы.
— Нет-нет, она прекрасна, — прошептала Гейл.
— Гейл совершенно права, — поддержала я.
— Ой, это вы, Иллон, привет. А мы только что ее внесли, — сказала Гейл.
— Спасибо, водитель выручил, — добавил Брайан, возвращая очки на место. — Она тяжелее, чем кажется.
Я поднялась на сцену и обошла вокруг скульптуры. Сзади все детали были тщательно проработаны: мантия спадала вниз тяжелыми складками, не покрытые вуалью золотистые волосы заплетены в две толстые косы ниже пояса, а в них вплетены черно-золотые ленты, спускающиеся почти до края мантии. В тугих косах различимы пряди волос, совсем как настоящие благодаря слою специальной гипсовой грунтовки, которым скульптуру покрывали перед раскрашиванием.
Вблизи цвета ее одежд, ничуть не потускневшие от времени, производили совершенно поразительное впечатление. Красный цвет мантии трепетал и переливался, словно краску только что нанесли и она еще не просохла; от игры света и тени в складках позолоченное платье казалось сшитым из неведомой ткани, сотканной из золотых нитей. Только сейчас я обратила внимание на малозаметные детали: ряды мелких пуговиц на нижней поверхности рукавов; красные розетки с черной кромкой, украшавшие пояс и юбку. Рассматривать все это можно было часами, и дальнейшее знакомство пришлось отложить.
— Что, Брайан, находишь это безвкусным? — поинтересовалась я, сделав шаг назад и став перед сценой рядом с коллегами.
— Я предпочитаю без раскрашивания. Материал, из которого сделана скульптура, должен говорить сам за себя.
— Это твое личное мнение?
— Разумеется.
— Не обидишься, если я скажу, что последние несколько столетий таков общепринятый взгляд на скульптуру?
Он пожал плечами.
— Какая разница? Лишь бы мне самому нравилось.
— Неужели ты предпочитаешь черно-белые фильмы цветным?
— А при чем здесь кино?
— Возможно, не самое лучшее сравнение, но представь себе, что такие фильмы, как «Унесенные ветром» или «В поисках Немо», вдруг стали не по душе зрителям потому, что сняты в цвете. Трудно поверить, правда? В конце концов, их успех во многом объясняется «картинкой» — тем, как использовали цвет, добиваясь определенного эффекта. — Я кивнула в сторону статуи. — А в те времена подобной формой искусства была полихромная скульптура. Дошло?
— Вроде бы. И все равно: зачем скульптуры раскрашивать?
— Значит, не до конца. Ты продолжаешь считать эту статую вполне законченным произведением и без раскрашивания, как если бы оно было чем-то второстепенным, более того — излишним. Но средневековые мастера так не думали.
Брайан пожал плечами.
— Вы хотите сказать, что раскрашивание не менее важно, чем собственно резьба, — вмешалась Гейл.
— Даже важнее. При этом раскрашивание — всего лишь часть долгого и сложного процесса. Сегодня эта форма искусства практически утрачена. А в те времена все начиналось с того, что из подходящего отрезка бревна удалялась сердцевинная древесина, чтобы его впоследствии не повело и не появились трещины при высыхании. Затем вырезанную фигуру оклеивали тканью, обычно льняным полотном — иначе мог растрескаться грунт, наносившийся сверху в несколько слоев. Использовали особую белую гипсовую грунтовку. Покрывая ее штрихами и насечками, имитировали фактуру ткани, или — как у нашей статуи — пряди волос и планку с вышивкой на лифе платья. Из того же гипса отливали отдельные детали скульптуры — к примеру, лиственный орнамент короны или грудь, к которой прильнул младенец.
Я заметила, как Гейл и Брайан смущенно переглянулись. Неужто из-за того, что я упомянула женскую грудь?
— Те части, которые вырезались отдельно, как, например, фигура Младенца или руки Девы, крепились к основной секции шпонками или с помощью клея; места соединений заклеивались тканью. При раскрашивании, помимо пигментов, использовали сусальное золото и цветные глазури, добиваясь самых разнообразных эффектов. Конечной целью было создание образа, способного оказать глубокое воздействие на верующих.
— Ух ты, — поежилась Гейл. — Представляю такое в окружении сотен мерцающих свечей или когда свет падал сквозь витражное окно… Прямо как призрак или привидение.
— Вы ведь сказали, что зазоры в местах соединений заклеивали тканью? — обратился ко мне Брайан. — Смотрите, здесь не помогло. — Он провел в воздухе воображаемую линию сверху вниз по центру статуи.
Я пригляделась и увидела, что он имел в виду — несомненно, стыковочный шов, хоть и не слишком заметный.
— Сначала я подумал, что трещина, — сказал он.
Разделительная линия не толще спички сбегала по платью Пресвятой Девы — от планки с вышивкой до пряжки на поясе и далее вниз, до самого подола.
— Очень похоже, что туловище сделано из двух половин — скорее всего из того же ствола дерева, — пояснила я. — Стык разошелся, когда древесина усохла. — Странно, почему место соединения не закрыли тканью и грунтовкой? Неожиданный изъян в безупречной во всех остальных отношениях статуе. Хотя вполне могли напортачить в понедельник, пока приходили в себя после выходного.
— А вот и она, — произнес чей-то голос.
Мы разом повернулись к входной двери и увидели отца Луиса Берка, приходского священника Каслбойна. Он не подходил, а подплывал к нам. Ради такого эффекта святой отец передвигался на цыпочках, мелкими, семенящими шажками. Серебристые седины тщательно расчесаны, и, как единственная уступка летнему зною, серая одежда священника светлее, чем обычно.
— Подумать только! Maria Lactans… Мы и понятия не имели.
Его щеки зарделись, как наливные яблоки, глаза горели от возбуждения.
— И о чем же вы «понятия не имели»? — осведомилась я, когда он остановился, чтобы полюбоваться статуей.
— Что она — Maria Lactans, Мадонна, кормящая Младенца грудью.
Я смотрела на него в упор.
— Она?
— Ну да, Каслбойнская Мадонна. Ведь это ее образ.
Я покачала головой.
— Той статуи давным-давно нет.
— Вы уверены? Всегда существовало две версии о судьбе скульптуры.
— Знаю, святой отец. Все равно в обоих случаях ее уничтожили.
— Вполне возможно, так говорили, чтобы сбить с толку врагов.
Он поднялся на сцену и несколько раз прошелся по ней взад и вперед, разглядывая статую со всех сторон.
— М-да… И накидка красная… Конечно, времена-то другие…
Отец Берк весьма походил на знатоков из телесериала «Антикварные гастроли»,[4] строящих догадки о происхождении старинных вещиц.
— Старые хроники неоднократно упоминают чудотворный образ Каслбойнской Мадонны, но как выглядел он, нам не известно. Происхождение образа окутано тайной — то ли из-за моря его сюда привезли, то ли ирландские мастера постарались… Что ж, возможно, мы наконец это выясним, и совсем скоро. — Он спустился со сцены. — А пока что я предъявляю права на нее от имени всех истинно верующих Каслбойна. Установим статую на ее собственном алтаре, том, что возле окна; согласитесь, лучше места не найти.
